Я не верую в том, что Мир создан случайно; но я верую в Первопричину, которую называю Природой <…> бесконечно умную, бесконечно предусмотрительную, бесконечно мудрую, бесконечно справедливую, бесконечно добрую и благодетельную.
Я верую в то, что Природе угодно, чтобы человек на земле был счастлив. <…> Я верую в то, что если Человек несчастлив, то причиной тому не воля Природы, а невежество Рода человеческого при его появлении на свет, его неопытность и его первые ошибки, дурные установления, им изобретенные, дурное общественное и политическое устройство общества, берущее свое начало во временах варварских.
Кабе был адвокатом; он, несмотря на свое простонародное происхождение, получил высшее образование. Но возьмем другой пример — безвестного сапожника по фамилии Вилли, одного из тех, кто произносил тосты на первом коммунистическом банкете; он поднял свой бокал «За истинное равенство, дар природы, заповеданный самой природой!», а закончил в мессианическом порыве следующим восклицанием: «Да настанет день, когда равенство сможет вознаградить пролетариев за все их прошлые страдания!»
[533]
Мальтус же, как казалось многим, дерзнул отрицать божественное Провидение, дерзнул представить природу не только мудрой, но и жестокой… Для большинства современников не могло быть ничего более ужасного. Они считали Мальтуса форменным чудовищем.
Лакордер, Пьер Леру, Франсуа Видаль
У этой страны много язв; но, возможно, самая страшная из них — язва экономическая, страсть к материальному благополучию, которая заставляет всех бросаться на ту скудную и хилую добычу, какую мы называем землей. Вернитесь, вернитесь к бесконечному; лишь оно одно обладает достаточным величием для человека. Ни железные дороги, ни длинные трубы паровых котлов, ни любое другое изобретение не увеличат землю ни на дюйм; будь она даже щедра, а не скупа, просторна, а не тесна, она все равно останется театром, недостойным человека. У одной лишь души достанет хлеба на всех и радости навеки. Вернитесь же к ней как можно скорее; верните Иисуса Христа бедняку, если хотите возвратить ему истинное богатство; все, что вы сделаете для бедняков без Иисуса Христа, лишь умножит их алчность, гордыню и бедствия.
В самом ли деле в последнее декабрьское воскресенье 1845 года отец Лакордер произнес с кафедры собора Парижской Богоматери именно эти слова? Или следует верить стенографам консервативной ежедневной газеты «Эпоха», которая распространила еще более резкую версию этой проповеди: «Если разделить землю между всеми, она не даст ничего никому. Пусть же большинство не обладает ничем, пусть не имеет ничего, кроме своих рук, чтобы зарабатывать ежедневное пропитание, в этом заключается для него самая великая удача»? Как бы там ни было, левые не замедлили возмутиться этими словами; 1 января следующего года «Мирная демократия», газета фурьеристов, комментировала в ужасе: «Мы не можем поверить, чтобы столь отвратительная клевета на Провидение прозвучала из уст священника». Притом священника, как известно, совсем не заурядного: Лакордер был в эту пору одной из самых видных персон во французской католической Церкви и бесспорно самым великим оратором. С тех пор как архиепископ Парижский поручил ему читать великопостные и рождественские проповеди, преобразователь доминиканского ордена во Франции воспринимался как глашатай всей Церкви и его «духовные беседы» в соборе Парижской Богоматери привлекали новую публику. Считалось, что Лакордер способствовал воскрешению церковного красноречия, и пусть даже успех его был отчасти светским, казалось, что благодаря ему католическая Церковь сможет вернуть в свое лоно правящие круги, приверженные либеральному вольтерьянству эпохи Реставрации.
Мы не знаем, что именно Лакордер сказал на самом деле. «Эпоха», несмотря на свои амбиции, такие же огромные, как и формат ее страниц, имела репутацию газеты скандальной, существующей на деньги из секретных фондов министерства, и нет ничего невозможного в предположении, что ее директор Адольф Гранье де Кассаньяк пересказал проповедь доминиканца в утрированной форме. На этом настаивали фурьеристы, опубликовавшие позже официальный вариант духовной беседы, исправленный Лакордером и напечатанный в газете «Религиозный мир», — тот, который выше процитировали мы; в нем, как нетрудно убедиться, теологическое оправдание нищенского существования пролетариата отсутствует. Журналисты-фурьеристы не стали придираться к проповеднику и предъявили упреки только конкурирующей газете. Напротив, Пьер Леру решил пойти до конца и напечатал в «Социальном обозрении» статью, полную яростных нападок на Лакордера и католическую Церковь; он обвинил их в приверженности мальтузианству, которое назвал официозной идеологией правящих классов и, следовательно, заклятым врагом новых социальных учений
[534].
Пьер Леру уже год как поселился в Буссаке (департамент Крёз), где основал нечто вроде коммуны, куда входила его семья, а также некоторые ученики и друзья. Но поскольку Леру не был утопистом, он, разумеется, не собирался ограничиться созданием чего-то вроде собственной версии фаланстера. Он получил патент типографа и собирался распространять свои идеи, с тем чтобы способствовать мирному преобразованию общества не только на местном уровне (отсюда основание газеты «Эндрский разведчик»), но и во всей стране. Для этого ему требовался печатный орган, который мог бы влиять на общественное мнение и формулировать позиции его школы в полемике с газетой Кабе «Народная», а главное, с фурьеристской «Мирной демократией». С октября 1845 года он начал выпускать «Социальное обозрение»; журнал, подготовленный, набранный и отпечатанный в Буссаке, выходил в первое воскресенье каждого месяца.
Первые шаги оказались скорее неудачными. Жорж Санд, которая вообще горячо поддержала новое начинание Леру, писала, что второй номер не представляет никакого интереса, «за исключением нескольких страниц, написанных самим Леру, да и то двенадцать лет назад». Конечно, прибавляла Санд, Леру в октябре был болен, но «боюсь, что он не отдает этому предприятию столько же сил, сколько другим»
[535]. Тем не менее Пьер Леру продолжал работу над журналом и, не отказываясь полностью от публикации текстов более или менее давних, взялся все-таки сформулировать свое понимание социализма и свое несогласие, во-первых, с теориями, главенствующими в обществе и в официальных кругах (этому посвящена первая серия статей под названием «О погоне за материальными благами, или Об индивидуализме и о социализме»), а затем и с теориями своих конкурентов — фурьеристов (этому посвящены «Письма о фурьеризме», в которых он исследует интеллектуальный генезис и идейные основания этого течения; заметим между прочим, что первое из этих писем, опубликованное в июне 1846 года, называется «Фенелон и его критик»; под критиком, естественно, подразумевается Фурье). Первые статьи были написаны старательно, но вряд ли способны привлечь внимание горстки интеллектуалов и рабочих, мечтающих о реформировании общества: подобно многим другим авторам своего времени — Луи Блану и даже Марксу — Леру не умел сформулировать логику капитализма и определить его дух иначе, чем рассуждая об «английском» или «еврейском» влиянии (Леру, впрочем, подчеркивал, что не имеет ничего против отдельных представителей иудейского вероисповедания, — это сближало его с «Мирной демократией» и четко отделяло от авторов антисемитских сочинений, таких, например, как Туссенель).
