Начальник. Я ему дам. Он у меня на выданье. Сейчас он запамятует все. Слышал, что учинил? Приказ написал: гнать краны при боковом ветре.
Зайцев (шепотом). Это не я.
Начальник. Дальше: «Синоптикам не верь. Я всем синоптикам синоптик».
Зайцев (шепотом). Это же не я.
Начальник. Краны поперевернулись, чем подымать, не знаем. Пароход страдает.
Зайцев (шепотом). Это не я. Не я.
Начальник. Как прикажешь поступить?
Большой Начальник. А фамилию его, а протокольчик-актик троечка подписывает, начетик составляем, в прокуратурочку звоночек, там это дельце в ходик, два милиционерчика берут этого оборванца, и только пыль – свидетель разыгравшейся трагедии.
Зайцев. Но это же не я… Я к этому никакого отношения не имею.
Начальник. И он тут пытался мне дурочку ввернуть, как будто я радио не слушаю, и хорошо, что тревога учебная. И у нас просто маневры руководство проводит, чтоб определить возможные ЧП, и Кольцова за портьерой ты правильно набил. А теперь все по местам. Репетируем нормальную работу.
Кстати, давно хотел спросить:
– Плохая жизнь делает человека лучше?
Наши говорят:
– Да!
Сами люди говорят:
– Нет!
Расспросить иностранцев мешает чувство благодарности.
Мужчина – это профессия.
Женщина – это призвание.
На вопрос «Как живешь?» завыл матерно, напился, набил рожу вопрошавшему, долго бился головой об стенку, в общем, ушел от ответа.
Ради нее он построил подводную лодку, чтобы уплыть в Финляндию с ней.
А она опоздала на час к отходу.
А он, сука, ушел точно по расписанию.
А она рыдала, бедная, глядя на перископ.
А он сидел в рубке, принципиальный, сволочь…
Ей потом говорили:
– Не жалей! С таким характером и там никто жить не сможет.
Оружие пожарника – паника.
Мое истинное предназначение – быть в гостях у женщины.
Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам.
Ну, приспособился народ.
Ну, публика вертится.
Едят то, чего нет в меню.
Носят то, чего нет в магазинах.
Угощают тем, чего не достать.
Говорят то, о чем не слышали.
Читают то, что никто не писал.
Получают сто двадцать – тратят двести пятьдесят.
Граждане воруют – страна богатеет.
В драке не выручат – в войне победят.
Болеем, болеем!
Это меня сейчас все не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое: как у наших пойдут дела в будущем сезоне. Я всю жизнь болею за футбол. У меня от семечек язва желудка. Вот ты молодой, ты еще не знаешь, что это такое, да? Тебе весело живется: мальчики, девочки, танцульки. Подожди, будет и язва. Ну, это меня все не волнует, меня сейчас волнует совсем другое, меня сейчас… Давно ли я болею? Хе-хе. Тебе сколько лет? Двадцать два? Чудный возраст. Мальчики, девочки, танцульки… Так вот, когда твой папа страдал детскими болезнями и лежал пересыпанный тальком, я уже играл за сборную Одессы хавбеком. А на воротах стоял мой брат Леня, и мы играли с турками. Или это были не турки, но очень похожи. Они нас били по ногам, чтобы мы не играли, а мы что делали? Мы прыгали, чтобы нас не били. Я, помню, взял мяч на голову, а это оказался кирпич. Я побежал вперед. А куда бежать – сзади свои. Тут мой брат как крикнет: «Прыгай, Сеня, сзади!» Он так крикнул, что я так прыгнул, что я увидел море, пароход «Крым» и Дерибасовскую. Сломал ногу. Правую сломал. Ниже возьми, возьми ниже… бери. Ниже… а-а-а, да-да, здесь. Вот он спрашивает, долго ли я болею? Я тебе скажу, когда гол, где, кто забил, в какие ворота.
Когда Одесса впервые выиграла у Киева, у меня родился ребенок. Сколько ему сейчас? Сейчас я тебе скажу. Сейчас, подожди, значит, это был тридцать третий год. Значит, стадион «Водник». Он бил правой ногой в левый угол. Я сидел в пятнадцатом ряду. Да, ему сейчас сорок лет, моему сыну. А что, Одесса – это Одесса, я всю жизнь на стадионе. Всю жизнь. Моя жена несчастная женщина. Она не может смотреть на меня без слез. Она мне прочитала, что в Бразилии кто-то умер на стадионе. Так я ей сказал, что я бы тоже умер спокойно, если бы увидел такую игру. Чтоб они так играли, как они пьют нашу кровь!
У вас здесь те же дела, все то же самое, с «Зенитом» с вашим, тут. Когда они почему-то выиграли, у моего брата не выдержали нервы. Он схватил с лотка бублики и начал разбрасывать в народ. Он не помнит, сколько он бросил. Разве сосчитаешь, когда сдают нервы? Он бросил пятьдесят два бублика. А что, Одесса – это Одесса, и футбол – это главное. Те, кто когда-то говорил о политике, теперь говорят о футболе: тоже защита, тоже нападение, тоже разные системы.
Я всю жизнь на улице. Всю жизнь. Дома у каждого свои неприятности: жена, квартира, зарплата. Выходишь на улицу – все хорошо. Так я понял, что мы внутри не умеем жить. Кто нам виноват, что на улице все хорошо, а дома – неприятности? Сами себе. Я, помню, взял у жены зарплату, всю. Начал сам распределять. Провалился с треском. Отдал ей все обратно до копейки. Она сейчас сама распределяет. Ей тоже не хватает.
Ну, что, скоро сезон, побежим на стадион. Мы, как древние греки, черпаем силу с поля. Но это меня сейчас все не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое…
О, чтобы они горели, как они пьют нашу кровь!
Он – наше чудо
Он – наше чудо. Он – наша гордость. При виде женщины встает, дает ей стул, пальто. Не спит на собрании. После доклада о международном положении и происках реакции ему стало плохо. Остальные, окружив, долго смотрели на него и, даже проводив «Скорую», не могли разойтись. Так это на всех подействовало. Через него сам начинаешь чувствовать. Ему скажут: «Не волнуйтесь, мы этот вопрос решим через неделю».
