Именно так она и поступила после операции. Прогнозы не были обнадеживающими. Опухоль была только наиболее очевидной частью проблемы. Рак поразил все ее тело. После первой последовали еще четыре операции по купированию очагов заражения, а потом 30 месяцев бомбардировки химиотерапией. «Такое ощущение, что с моим телом ведут войну, как во Вьетнаме, – говорила она. – Применяют химическое оружие. Мне остается только ликовать»
[924].
Незадолго до постановки диагноза она уже находилась в состоянии депрессии. «Я должна изменить свою жизнь», – писала она. Она заставляла себя выглядеть и вести себя более радостно и позитивно. Она боялась того, что точно так же, как Диану Арбус и Альфреда Честера, ее ждут катастрофа и смерть. Ее поддерживала только «система безопасных и тихих заводей феодальных отношений, помогавшая забыть ужас – сопротивляться и выжить». Но этого стало явно недостаточно.
«Я создала себе жизнь, при которой меня ничто и никто не может расстроить – никто, кроме Д., конечно. Никто (кроме него) не в состоянии меня «достать», скинуть меня с обрыва. Все стали официально «безопасными». Центр моей вселенной: Николь.
Я в безопасности, но слабею. Мне все сложнее и сложнее находиться одной, даже в течение нескольких часов. Паникую по субботам в Париже, когда Н. уезжает в 11 утра на охоту и возвращается только после полуночи. Не в состоянии выйти из квартиры на de la Faisanderie и передвигаться по Парижу одной. Я сижу по субботам здесь, не в состоянии работать, не в состоянии двигаться…
Д. напоминает мне, что тихая заводь вскоре перестанет быть тихой. (Банкротство Н., неизбежная продажа квартиры на de la Faisanderie.) Тогда что-либо изменить станет сложнее – мое пристрастие к опекунским отношениям. Впервые такие отношения у меня сформировались с моей матерью. (Слабые, несчастные, очаровательные, сбитые с толку женщины.) Вот еще один аргумент за то, чтобы не возобновлять отношения с К., которые стали ужасными в марте в Риме»
[925].
В этом пессимистичном отрывке угадывается убивавшая ее тело болезнь, о которой она еще пока не знала. Но как во время болезни, так и в полном здравии удовлетворенность, не говоря уже об ощущении счастья, всегда давались ей сложно. Она выросла, «в буквальном смысле не ожидая того, что буду счастливой», и ее отношения с Николь, как и с другими любовницами и любовниками, постепенно сходили на нет.
Но когда Зонтаг заболела, Николь вновь предоставила ей дом, а также физическую и эмоциональную заботу. Если бы Зонтаг была здоровой, то она бы, скорее всего, отказалась от помощи, но во время болезни была не в состоянии этого сделать. С болезнью к ней пришла одна хорошая новость. Она почувствовала, что Давид, по словам Минды Амиран, «к ней вернулся» и то, что «в тот период они стали очень близки. От этого она чувствовала себя счастливой»
[926]. Она поняла, что нет худа без добра.
«Единственный раз, когда я чувствовала, что меня любят – принимала эту любовь, приветствовала с глубоким чувством благодарности, – было в 1975–1976, в первый год моей болезни, когда я сама и окружающие думали, что скоро умру. Я была в состоянии эйфории. Тед [Муни] говорил, что на меня снизошла благодать»
[927].
Спустя 20 лет она сказала подруге, также переболевшей раком, что в тот период «была впервые в жизни счастлива и думала, что жизнь прекрасна»
[928].
После первых операций в Нью-Йорке Николь нашла в Париже онколога Люсьена Израэля, предложившего курс иммунотерапии, который тогда в США был недоступен
[929]. Позднее Зонтаг говорила о том, что этот доктор спас ей жизнь, и хвалила себя за то, что выбрала его болезненное, но эффективное лечение.
Как и у многих других самозанятых американцев, у Сьюзен не было медстраховки, как и средств для оплаты курса лечения, общая стоимость которого составляла 150 000 долл. (сегодня это приблизительно 700 000 долл.). Колоссальная сумма для писателя, книги которого не раскупались нарасхват и который не имел личного капитала.
В отличие от большинства американцев, у Сьюзен был круг обеспеченных и влиятельных друзей. Боб Силверс написал письмо с просьбой, и друзья откликнулись. Среди тех, кто помог деньгами, были владелец The New Republic Мартин Перетц и коллекционер из Хьюстона Доминик де Менил. Кроме этого, помогли писатели и художники: Карлос Фуэнтес, Артур Миллер и Джаспер Джонс.
Несмотря на собственные денежные трудности, Николь обеспечила Сьюзен всем необходимым. Например, она оплачивала перелеты Сьюзен из Нью-Йорка и обратно на Concorde, так как перелеты на обычных авиалайнерах были для Зонтаг слишком утомительными. Известие о выздоровлении многие восприняли как чудо.
МОЛОДОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛ СТИВЕН ДОНАДИО ВСПОМИНАЛ, ЧТО «ОДНИМ ИЗ САМЫХ ВАЖНЫХ МОМЕНТОВ МОЕЙ ЖИЗНИ» СТАЛО ПЕРВОЕ ПОСЛЕ БОЛЕЗНИ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЗОНТАГ В БИБЛИОТЕКЕ БОБСТ НЬЮ-ЙОРКСКОГО УНИВЕРСИТЕТА.
«Когда на трибуну вышла Зонтаг, мы подумали, что видим восставшего из мертвых. В аудитории раздался громкий вздох. Она не выглядела истощенной и вела себя уверенно. Говорила удивительно прямо, с видимым опытом лично пережитого. Ее выступление было динамичным, насыщенным и зажигательно эффектным. Помню, как она уверенным тоном заявила, что мы являемся подданными двух королевств – королевства здоровых и королевства больных, а также, что нам судьбой отведено провести время в каждом из них. Во время ее выступления в зале не раздалось ни одного звука»
[930].
В 1978-м вышло короткое эссе Зонтаг «Болезнь как метафора», в котором она так же часто говорила, что такое рак, как и не говорила. В эссе она не упомянула о том, что болела им сама. Эта сдержанность придала произведению эмоциональную отстраненность, но, как часто случалось в ее статьях, добавила полемической направленности. Позднее она писала, что заболела раком тогда, когда в мире считалось, что этой болезни надо стыдиться, потому что человек ее, скорее всего, заслужил.
«Рак считается заболеванием физически разбитых, невыразительных, подавленных – в особенности тех, кто подавлял свой гнев или сексуальное влечение. Считается, что именно такие люди предрасположены к раку, как в свое время в XIX и XX веках думали, что туберкулезом (до тех пор, пока не нашли лечение) болеют гиперчувствительные, талантливые и страстные».
