«На нее нападали и слева, и справа, – говорил Андерс. – Я был за нее. Ее все это очень расстроило. Ее все это лично задело». Однако возражения касались больше тона Зонтаг, чем чего-либо другого. О связи коммунизма и фашизма говорили начиная с 1930-х годов, причем зачастую те же люди, что тогда присутствовали в комнате. Люди (опять же многие из тех, кто присутствовал на собрании) в течение многих лет пытались донести до нее правду о коммунизме, а также то, что он был очень далек от демократических и социалистических убеждений, которые были близки их сердцу. «У нее был очень сентиментальный настрой по поводу коммунизма в тот период времени, когда в коммунистических странах мучили, убивали и морили голодом»
[1092], – говорила Ева Коллиш, которая раньше была троцкистом. Боб Силверс вторил:
«Она была человеком, у которого не было постоянного мнения по поводу чего бы то ни было, она постоянно менялась. Это прослеживалось и в отношении разных женщин (ее любовниц), и в отношении Америки, коммунизма, Эберто (Падилья)… а потом она написала книгу об актрисе, которая подражает [«В Америке», вышла в 1999 г.]»
[1093].
Ее друзья были недовольны тем, что Сьюзен проецирует свои недостатки на других людей. Эту характеристику отмечал Эдмунд Уайт в «зашифрованном» романе:
«Складывалось впечатление, что Матильда проводила много времени за размышлениями о моральных аспектах действий других людей. В теоретическом смысле она была хорошо подкована, в ней присутствовал мощный, но наивный эгоизм, и ее моралистические изыскания неизбежно приводили к осуждению врагов, оправданию друзей и выставлению себе самой лучших этических оценок»
[1094].
Она действительно всегда проецировала себя на окружающих. Но после постановки диагноза и выздоровления, сомнения, которые прослеживаются в эссе «Поездка в Ханой» или в том, как она уладила ситуацию с Падильей, полностью исчезли. Вера в тот созданный ею образ всегда правой женщины, которая никого не слушает, стал очередным самообманом и ложью. Вскоре она начала осуждать коммунизм и отрицать то, что была им увлечена, с такой же убежденностью, с которой заявляла, что на нее совершенно не повлияли мифы о раке. Это был настрой, который всегда заканчивался для нее проблемами, ведь никто из людей ее окружения не забыл о том, что раньше она «топила» за коммунизм. «В 1982 году чувствовалось, что шестидесятые были в далеком прошлом», – говорил ее новый друг возраста ее сына Леон Виеселтьер, который был в шоке от того, как она себя повела на собрании в муниципальном здании
[1095].
В 1982 году, за четыре года до прихода к власти Горбачева, количество людей, готовых обсуждать коммунизм, стало практически равно нулю, единственной оставалась небольшая кучка литераторов, далекая от народа. Это заметил Филип Лопат, видевший вскоре после этих событий Зонтаг в Хьюстоне, где никому в голову не приходило быть сталинистом, троцкистом, ленинцем или марксистом-ленинцем.
«Она ожидала, что ее будут высмеивать за провокационную политическую позицию, но в Хьюстоне, понятное дело, просто не понимали, о чем она говорит… Не знаю уж, что еще волновало высшее общество Хьюстона, людей, которые ходили в оперу, на балет, музейные открытия и на наши чтения, но они были просто повернуты на английской королевской семье. Посещение принцессы Маргарет привлекло бы гораздо больше внимания, чем любые левые сектантские дебаты»
[1096].
Глава 27
Вещи, которые были сделаны правильно
На собрании в муниципальном зале обсуждали проблемы, которые вскоре попали на свалку истории. Впрочем, эти дебаты имели одно позитивное последствие. Новые реалии позволили Сьюзен откреститься от работ, о которых она позднее заявляла, что они и ей самой не особо нравились, а также порвать с радикализмом, который в реалиях конца XX века казался полным анахронизмом. Она не превратилась в неоконсерватора, в «Нормана Подгореца с человеческим лицом». Она стала либералом, предметом ненависти всех радикалов, левых и правых. После этого на протяжении всей своей жизни Зонтаг боролась за изменения, которые нельзя назвать революционными, но которые, несмотря ни на что, были важными и нужными. Она выступала за свободу слова, против расовой, сексуальной и религиозной дискриминации, то есть за то, за что вполне стоит бороться. Общий политический настрой резко дал правый крен, поэтому отказ от радикализма не означал отказа от борьбы за то, что вызывает противоречивые мнения.
Точно так же, как ее лучшим эссе характерно отсутствие полной уверенности, ее политическое влияние выросло после того, как она примкнула к лагерю либералов, выражению неуверенности в политической мысли. Либералам свойственно желание одновременно высказывать несколько точек зрения, а не предлагать какой-то универсальный подход. Радикализм канул в Лету, но активность Зонтаг на либеральном фронте приносила результаты в борьбе за культуру, против варварства, за связь между искусством и политическими ценностями, гарантировавшими права человека.
Зонтаг стала писать меньше, но больше сил вкладывать в социальную активность, как бы отрицая представление о том, что либерализм олицетворял идею центризма. Политические и художественные традиции либерализма находились в США под ударом одновременно заумного жаргона последователей «теории» и консьюмеризма эпохи Рейгана. За границей США высокая культура находилась под ударом таких лидеров, как Хомейни и Милошевич. Зонтаг выступала за центральную роль культуры с убежденностью, привлекавшей внимание людей по всему миру, и стала по-настоящему еще более контркультурной, чем была в 1960-е.
ВОТ ЧЕМ БЫЛО НАПОЛНЕНО ДЕСЯТИЛЕТИЕ 80-Х В ЖИЗНИ ЗОНТАГ, ХОТЯ ОНА САМА ОТКАЗЫВАЛАСЬ ДЕЛИТЬ ВРЕМЯ НЕ ТОЛЬКО НА ДЕСЯТИЛЕТИЯ, НО И НА ВЕКА: ОНА НАПИСАЛА СТЕНОГРАФИЮ, КОТОРАЯ СКРЫВАЛА СОВРЕМЕННЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ДИСКУРС.
Сама идея появилась приблизительно в 1800 году, когда люди начали задаваться вопросом, чем XIX век отличается от XVIII. В одном выступлении 1981 года она зачитала отрывок из романа Оноре де Бальзака «Беатриса» и перечислила характеристики XIX века:
«а) склонность воспринимать все с точки зрения путешествия; б) склонность наблюдать, но не участвовать; в) прошлое как изображение; г) век производит продукты, а не работы; д) век меняется, как дети сменяют родителей. Этим обуславливается наша современная двойственность: прогресс нужен и желателен, но он создает пафос прошлого, пафос представления о том, что мы потеряли невинность»
[1097].
