Рассказ «Как мы живем сейчас» был написан в период появления СПИДа, когда отрицание самого элементарного личного опыта, болезни и смерти стало поистине вопиющим. В некрологах причиной смерти называли «неожиданное заболевание», у людей начинались «серьезные болезни», и на похоронах не говорили о том, от чего умер покойник. Таких случаев было очень много, и напоминало это поведение стену безмолвия, которой окружали рак, о чем писала Зонтаг. Отказ от имен – «тело» вместо «моего тела» – создавало иллюзорное чувство комфорта на общем фоне стыда и молчания.
В конце 1986-го, спустя пару недель после выхода рассказа Зонтаг, журналисту Vanity Fair Майклу Шнаерсену дали задание написать про СПИД. «Складывалось ощущение, словно я писал о войне-невидимке, происходившей в Нью-Йорке». Журналист был гетеросексуалом, но жил на Бедфорд-стрит, в центре района геев в Гринвич-Виллидж. «Даже в этом районе я почти ничего не слышал про СПИД, – говорил он, – читатели Vanity Fair тоже не особо были знакомы с этой болезнью, и, скорее всего, ее не замечали многие жители Нью-Йорка»
[1160].
Для статьи журналист взял интервью у Зонтаг о том, как СПИД влияет на мир искусства. Тема была противоречивой. «Присутствовал политический риск, – говорил Майкл, – мы исходили из предположения, что людей в сфере искусства умирало непропорционально много, и было бы политически некорректно утверждать, что в арт-мире больше геев, а также и то, что геи чаще заражались СПИДом, чем гетеросексуалы». Спустя шесть лет после обнаружения «рака геев» в основных СМИ о нем мало писали. «Это была одна из первых статей об эпидемии в крупном издании», первая, в которой все называли своими именами.
Замалчивание темы означало, что жертвы болезни были невидимыми. Редакторы позаимствовали чудесную идею, использованную в журнале Life в 1969 году во время войны во Вьетнаме. Главная история номера называлась «Лица американцев, убитых во Вьетнаме», и в журнале были напечатаны фотографии 242 простых американских парней, убитых за одну неделю конфликта. Тактика была простой – показали лица жертв, но эта статья оказала сильное влияние на общественное мнение. «Мы должны остановиться и всмотреться в лица. Недостаточно знать сколько, надо знать, кто именно»
[1161].
По причине стыда, окружавшего СПИД, жертвы болезни были невидимыми, словно их не существовало. «Вся гей-культура была в клозете, – говорил журналист Микеланджело Синьориле. Имеется в виду культура тех, кто не знал о том, что Аллен Гинзберг и Гертруда Стайн были лицами нетрадиционной ориентации. – Люди не говорили о сексуальности геев. Старушки были в шоке, узнав, что Либераче был геем»
[1162]. Шнаерсен писал, что во время работы над статьей «со словами было проще, вот получить фотографии было труднее».
«Многие не признавались в том, что больны СПИДом, многие не признавались в том, что они геи. Как быть? Все равно печатать фотографию человека на разворот? Надо же было поговорить с родными умерших, с их любовниками, узнать, что они думают. Насколько мне помнится, все истории были разными, и у каждой были свои нюансы. Фотографий было штук 50, может, больше… По сути, мы устраивали умершим каминг-аут. Некоторые были открытыми геями, но далеко не все. И кажется, мы говорили о самом важном, и самым важным было то, чтобы статью напечатали, чтобы люди узнали о проблеме, чтобы правительство обратило внимание на проблему, чтобы начали что-то делать».
К такому же выводу пришла и Рич. Как и в эпоху Вьетнама, политической реакции на СПИД надо было добиваться. Рейган долго игнорировал эпидемию среди геев. Он скрывал все отношение за «звуковыми фрагментами». Это специальный, созданный для Рейгана термин, который, как и многие политики, полагался на самую циничную функцию метафоры, разъединяющую связь языка и реальности. Зонтаг была права в том, что неправильное использование метафоры помогало людям не делать связи между клише и телом. В Life в 60-е и в Vanity Fair в 80-е поняли, что мы должны знать, кто говорит и кто умирает.
РАССКАЗ «КАК МЫ ЖИВЕМ СЕЙЧАС» БЫЛ НАПЕЧАТАН ТОГДА, КОГДА БЫЛО ВАЖНО НАЗЫВАТЬ ВЕЩИ СВОИМИ ИМЕНАМИ.
Глава 29
Почему бы тебе не вернуться в отель?
Рассказ «Как мы живем сейчас» появился в номере New Yorker за 24.11.1986. Спустя шесть дней в Гонолулу открылся Международный кинофестиваль. Сьюзен была членом жюри этого фестиваля и в течение нескольких лет использовала эту возможность для того, чтобы посетить своих родственников. Несмотря на жаркую погоду и возможность смотреть фильмы из Азии и стран Тихого океана, она ненавидела эти визиты. «Это были прекрасные поездки, но для нее это было чистое хоррор-шоу»
[1163], – говорил Стив Вассерман.
У Милдред с Нат были постоянные проблемы с деньгами, хотя в целом жизнь на Гавайях им нравилась. Иногда они позволяли себе отправиться в круиз, и у них были друзья, среди которых парикмахер Пол Браун и племянник Ната Джефф Киссел. Джефф учился в колледже на Гавайях и видел Милдред и Ната пять дней в неделю. Нат и Милдред вели весьма активный образ жизни вплоть до 70 лет. В 70 у Милдред начался артрит, и Нату пришлось ухаживать за женой. Только тогда стало окончательно понятно, что Милдред алкоголичка.
«Алкоголь не оказывал на нее отрицательного воздействия, – вспоминал Киссел. – Она никогда не становилась агрессивной. Она просто уходила к себе в спальню. Вечер заканчивался где-то через полтора часа после его начала». Браун соглашался с этим мнением: «Она не была алкоголиком, который становится неряшливым, очевидно пьяным или глупым. Никогда»
[1164]. Уход матери в спальню был одним из самых неприятных детских воспоминаний Сьюзен. Ребенок хотел быть с мамой, но та уходила. «Королева отрицания» всегда исчезала, когда ситуация становилась не очень приятной, именно поэтому Сьюзен говорила, что «самое серьезное переживание моей жизни – это переживание безразличия».
