«считается кем-то… расценивается… понимается как… в настоящее время рассказывается так… считается так… названо так… думается… воспринимается… взращено… можно рассматривать, как… кто может считаться… – кто никак не может считаться чем-то… – могут подвергнуться жестокому остракизму…»
[1264].
Пассивный залог дает возможность автору избежать использования местоимения «я». В рецензии в Times критик Кристофер Леманн-Хаупт писал, что «она до конца так и не определяет то, что ее волнует». Тут уместно вспомнить, что писал Силверс по поводу ее эссе о Сартре: «Читатель не понимает статуса связи, о которой ты говоришь»
[1265]. Пассивный залог часто используется бюрократами, это «ковровое покрытие на весь пол комнаты». Пассивный залог – это явно не то, что надо было использовать в то время, когда многие люди кричали во весь голос.
Однако не все или скорее не все писатели должны были кричать во весь голос. Но ведь Зонтаг всегда была готова идти до конца и презирала тех, кто этого не делал, тех, кто не ехал в Ханой, Гавану или, спустя некоторое время, в Сараево, тех, кто не хотел рисковать, высказывая поддержку Салману Рушди. Активизм борьбы против СПИДа был частью ее активизма. Ей не надо было бы штурмовать Пентагон или нападать на кардинала римской католической церкви в Нью-Йорке. Она могла бы сделать очень многое, и активисты движения за права геев умоляли ее сделать самый простой, самый смелый и самый логичный в данном случае шаг. Они хотели, чтобы она сказала «я», «мое тело», они просили ее сделать каминг-аут. Синьориле день за днем звонил в студию Лейбовиц с просьбой прокомментировать ее отношения с Сьюзен. Ни Сьюзен, ни Энни не ответили на его звонки и не перезвонили.
«Мои цели в первую очередь являются практическими», – писала она в эссе «СПИД и его метафоры» о том, почему написала «Болезнь как метафора». Активисты, борющиеся за права геев, считали, что признания Зонтаг могли бы оказать огромное положительное влияние на гей-сообщество. Какое значение имело бы признание самого известного критика в стране, человека, обладающего энциклопедическими знаниями, в том, что она живет с женщиной? Вот что писал Синьориле о значении этого признания: «Представьте, что она была в Управлении по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов… Каминг-аут Сьюзен Зонтаг оказал бы огромное влияние на редакторов, журналистов и все СМИ. Уже с одной газетой NY Times была масса проблем. В первую очередь надо было заставить их писать об эпидемии СПИДа. Во-вторых, надо было заставить их подключить своих редакторов по медицинской тематике, чтобы те начали независимое расследование в Управлении по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, а также в Национальном институте здравоохранения США.
«Напрячь» редакторов, занимавшихся вопросами политики времен администрации Рейгана и Буша…
НАДО БЫЛО ЗАСТАВИТЬ ЛЮДЕЙ НАБРАТЬСЯ СМЕЛОСТИ И НАЧАТЬ ГОВОРИТЬ. КОГДА НАЧИНАЕТ ГОВОРИТЬ ОДИН ЧЕЛОВЕК, ЭТО ПРИДАЕТ СМЕЛОСТИ И ДРУГИМ. ВОТ ТАК ВСЕ РАБОТАЕТ»
[1266].
Таким образом, в ситуации, когда было уже не до мягкой и вежливой критики, ее книга не имела никакого значения и последствий. Один из ученых писал, что «не существует никаких доказательств того, что издание «СПИД и его метафоры» было использовано гей-активистами или в борьбе против СПИДа, несмотря на то, что это издание наиболее близко к вопросам движения за права геев»
[1267]. Следовательно, в целом реакция общественности на эту книгу была нулевая.
Глава 32
Взятие заложников
Осень 1989 года Сьюзен провела в Берлине, где начала писать роман «Любовница вулкана». Она мечтала написать эту книгу, и это был ее первый роман после «Набора смерти». Но от работы ее отвлекали драматические события на международной арене. 9 ноября они с Карлой были в кинотеатре, принадлежавшем другу Сьюзен Алфу Бонду. Выйдя из здания после сеанса, они попали в облако слезоточивого газа. Пока они были в кино, власти ГДР объявили, что разрешают проход в Западный Берлин. После 28 лет того, как Берлинская стена разделяла город на две части, полиция ГДР не совсем понимала, как себя вести. «Люди были слишком счастливы, поэтому полиция решила привести их в чувство слезоточивым газом, – говорила Карла. – Сьюзен нашла все эти события очень веселыми»
[1268]. Для тех, кто стремился к миру без стен, это были хорошие новости.
Вскоре в лучшую сторону изменилась ситуация, в которой раньше у Сьюзен был сильный провал, а именно ситуация с деньгами. Деньги появились из трех источников. Во-первых, 8000 долларов по контракту с FSG. Во-вторых, она получила стипендию фонда Мак-Артура в размере 250 000 долларов и медстраховки. Деньги должны были выплачивать частями в течение пяти лет, начиная с 1990 года. Не было никаких обязательств по поводу того, что она должна сделать за эти деньги. И в-третьих, Энни Лейбовиц стала богатой.
Впервые за свою жизнь Зонтаг смогла купить себе квартиру. После пожара покупка квартиры стала очень актуальной, и даже до получения стипендии фонда Мак-Артура она приняла принципиальное решение о приобретении жилья. Она уже давно надеялась на то, что ей присудят эту стипендию, и слышала, что ее кандидатура рассматривалась несколько раз. Позднее она узнала, почему этого не произошло ранее – против ее кандидатуры выступал член выбиравшего лауреатов комитета Сол Беллоу, который лично ненавидел Зонтаг и выступал против присуждения премии женщинам и «воинствующим черным»
[1269].
Вместе с Питером Перроном Сьюзен посмотрела несколько квартир, после чего это дело ей наскучило. «Это какой-то шопинг кислого молока», – пожаловалась она Карле. Питер продолжил поиски без Сьюзен, и в конце концов выбор остановился между двумя квартирами. Одна квартира была гигантским лофтом в Сохо, в том же районе, где тогда жила Зонтаг. Площадь лофта составляла 2500 м2, а значит, места для библиотеки было вполне достаточно. Вторая квартира была пентхаусом в Лондон-Террас в районе Челси, в огромном здании на целый квартал с видом на Гудзон и Эмпайер-стейт-билдинг. Здание было облицовано мрамором, и в квартире с высокими потолками были камины. Выбор между этими квартирами, как поняла Сьюзен, был в первую очередь между двумя стилями жизни.
«Не знаю, какую выбрать. Лофт в Сохо – это выбор жизни монаха или ученого-затворника, а вот место на Лондон-Террас – совсем другая история», – говорила она Перрону. Лофт не был особо стильным. «Там просто много места, – говорил Перрон. – Жизнь в лофте была бы посвящена работе, внутренней жизни и книгам. Лондон-Террас – гламурное место, там жизнь была бы совершенно другой»
[1270]. Это был выбор масок, который не так легко давался, но в конечном счете было ясно, какую маску она выберет.
