«В моей игре «Зонтаг и я» дезавуирование было совершенно реальным. Подавленная и одновременно гордая мини-полкой работ, подписанных Сьюзен Зонтаг, стремящаяся отделить себя (я была искателем) от нее (она всего лишь нашла), я морщилась от всего, что о ней писали, как от хорошего, так и от плохого»
[1304].
Она ангажировала Эндрю Вили для того, чтобы он избавил ее от гнета «этой Сьюзен Зонтаг», и в 1983-м писала, что «иметь два «я» – вот определение патетической судьбы»
[1305]. И вот, как Зонтаг утверждала, она избежала этой судьбы, написав книгу, которой могли бы гордиться «Зонтаг и я». Эта книга была написана в первые годы отношений с Лейбовиц.
Она
«наконец, почувствовала в себе писателя, не своего двойника, хранителя, теневого напарника или творение. (Наконец, я дошла до этого момента – на что ушло почти 30 лет – я в состоянии написать книгу, которая мне очень нравится: «Любовница вулкана».)
«Любовница вулкана» – это книга, которой гордилась бы Сью. В эссе «Одиночество» Зонтаг намекает, что роман стал продуктом гармоничного разрешения напряжения гностического дуализма души и тела, между Зонтаг и «Зонтаг», между монстром и Франкенштейном.
Однако, как показали книга и реакция на нее, она не достигла единения путем совмещения двух сторон своей личности. Она просто выбрала одну сторону в ущерб другой. Вместо того чтобы обожать Томаса Манна, Вальтера Беньямина или Иосифа Бродского, она стала ими, оставив позади модернистские эксперименты своих прежних романов. Именно за это в свое время Зонтаг критиковала Сартра, за то, что тот пытался превратить себя в «великого писателя в стиле XIX века».
Ей было суждено сыграть эту роль. И она играла ее, отбросив все сомнения, войдя в сказочный мир знаменитостей, денег, высокой культуры и «оперы». Если ей претило позерство в обычных людях, то великой диве оно было необходимо. Два последних романа Зонтаг были об актрисах.
В центре действия романа любовный треугольник между британским послом в Неаполе сэром Уильямом Гамильтоном, героем своей эпохи лордом Нельсоном и самой красивой женщиной Европы Эммой Гамильтон, женой первого героя и любовницей второго.
История, которая легла в основу романа, была уже использована в картине «Леди Гамильтон» с Вивьен Ли в главной роли. Фильм вышел в прокат в 1941-м, до того как Сьюзен переехала в Тусон. Зонтаг всегда привлекал образ этой куртизанки, которая не лезла за словом в карман. «Что имела эта скрытая женщина, от чего ее любили великие мужчины?»
[1306] – задавалась она вопросом в 60-х. В 1980-х в Лондоне Зонтаг купила ряд литографий: «Извержение Везувия, просто вид Везувия, близкие планы и срезы вулканической породы. В один день она приобрела пять литографий, на следующий еще пять и потом еще семь штук»
[1307], – писал журналист.
Город рядом с Везувием был городом Карлотты. Точно так же, как и Карлотта, героиня романа – прекрасная tabula rasa. В отличие от Карлотты, которая и не старалась быть чем-то большим, чем поверхностная внешность, Эмма с радостью адаптируется, чтобы соответствовать фантазиям людей. В некотором смысле она больше напоминает Энни, чем Карлотту, потому что хочет, чтобы ее меняли и создавали, «воспринимая все, как глина под пальцами скульптора». Несмотря на то, что сэр Уильям (которого Зонтаг зовет в романе Кавалером) любит ее, он воспринимает Эмму так, как Сьюзен видит Энни: «Ее достоинства и его счастье не означают, что он не хочет ее улучшить». Кавалер замечает грамматические ошибки Эммы так же, как Сьюзен замечает ошибки Энни. «О господи, какой же вульгарной она была», – говорит она. В результате «дом Кавалера с утра до ночи был забит преподавателями»
[1308].
«ОН ГОВОРИТ МНЕ, ЧТО Я – ВЕЛИКОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА»
[1309], – ПИШЕТ ОНА.
Эмма необыкновенно красива, а «в истинной красоте всегда достаточно красоты на двоих»
[1310], и эту красоту надо показывать. «Кавалер сперва попросил ее позировать внутри обтянутой бархатом, открытой с одной стороны коробки, а потом в огромной позолоченной раме». Эмма позирует так же, как и модели Энни. Они адаптируются под любой взгляд: на позы Эммы – ее «отношения», – за которыми наблюдал весь неаполитанский двор. «Что поделаешь, когда у меня талант актрисы, – говорит Эмма. – Если мне нравится угождать… На самом деле угождать очень просто. Этому можно научиться»
[1311].
Будучи предметом искусства, Эмма может стать объектом для коллекции. Она сознательно делает так, что ее «соблазняют» один за другим влиятельные мужчины, а потом соединяет свою судьбу с самым богатым коллекционером. Зонтаг прекрасно понимает такую позицию: человек хочет сделать карьеру, и в том, что человека превращают в предмет, есть свои прелести. Психология коллекционера и предмета коллекционирования, охотника и добычи, все это дает прекрасную почву для афоризмов:
«Коллекция – это всегда больше, чем необходимо.
Коллекционер – потенциальный (если не на самом деле) вор.
Все иметь нельзя… Но можно иметь очень много»
[1312].
Коллекционер из коллекционеров престарелый Кавалер – это меланхолик, для которого красота и искусство являются лекарством. «Его гиперреактивность – это героизм депрессивного человека», – пишет Зонтаг больше не о нем, а о себе самой. «Он доживал от одного водоворота меланхолии до другого путем удивительного распространения энтузиазма»
[1313]. Благодаря приступам энтузиазма он становится обожателем. «Гораздо больше ему нравилось обожать, чем то, что его обожали. Кроме Эммы и потрясающей коллекции античных ценностей, ему ужасно нравятся вулканы: «Кавалер открыл в себе вкус к слегка инфернальному»
[1314].
«Ничто не может остановить возбуждение хронического меланхолика, когда к нему приходит радость»
[1315]. Эмма дарит радость великим мужам, но у великих женщин на этот счет совсем другое мнение. Первая из этих дам – мадам Веги Ле Брюн, художница и сверженная с престола королева Франции. Она убежала в Неаполь и раскусывает Эмму с первого взгляда:
