«Нигде не было большего риска, чем в том, о чем идет разговор на этот раз, без двусмысленности, о том, что важно», – писал Ален Роб-Грийе в феврале 1953-го, спустя месяц после первой постановки пьесы «В ожидании Годо». «При этом нигде средства не были такими ограниченными»
[1398]. Он имел в виду декорации пьесы: хилое деревце и мусорный бачок, язык минимализма, одетые в лохмотья нищие – один слепой, другой немой, оба ждут спасения, катарсиса, который так и не наступает.
В Париже 1953-го все это было художественным выбором, метафорой. Спустя 40 лет в Сараево это было реальностью. «Они видели счастливых и страдающих людей и не понимали, что смотрят на свои собственные жизни»
[1399], – писали в первой рецензии на постановку. Это недопонимание нисколько не смущало жителей Сараево. Во время кастинга Сьюзен спрашивала актеров, чувствуют ли они связь между своей собственной жизнью и произведением Беккета. Адмир Гламочак, которому, по иронии судьбы, досталась роль Лаки, ответил:
«Я буду исполнять роль Лаки так, чтобы показать город. Лаки – жертва. И Сараево – жертва. Тогда я весил, навскидку, на 10 кг меньше, и грима мне не надо было делать. Мне было достаточно показать худые части тела, на которых должны быть мускулы. И всю бессмыслицу, которую говорит Лаки, можно назвать голосом любого жителя Сараево»
[1400].
Изудин Байрович считал, что выбор пьесы был идеальным:
«Мы на самом деле сидели и ждали, пока нас кто-то не освободит от этого кошмара. Мы считали, что это было бы гуманно. Что это было бы благородным жестом. Освободить нас от страданий. Но никто не приходил нам на помощь. Мы ждали впустую. Ждали того, что кто-нибудь скажет: «Но это же бессмыслица, нельзя же невинных людей просто так убивать. Мы ждали. Мы жили, как в пьесе»
[1401].
Сьюзен остановилась в желтом здании Holiday Inn. Название этой сети отелей ассоциируется с долгожданными отпусками представителей среднего класса. Гостиницу построили к Олимпиаде-84, и находилась она в конце широкой улицы, официально называвшейся Змея из Боснии, но ставшей известной как «Аллея снайперов».
Из аэропорта в Holiday Inn можно было добраться на бронированном авомобиле ООН или, если доступ к таковому не имелся, на обычной машине. Чтобы уменьшить вероятность быть убитым, надо было максимально распластаться на заднем сиденье и ехать как можно быстрее. Расстояние от аэрорта до Holiday Inn небольшое, но в машины стреляли, и людей убивали.
Сам отель представлял собой здание прямоугольной формы с внутренней крытой площадкой. Обращенная к холмам сторона здания простреливалась, но дальняя считалась безопасной. Именно на этой стороне и жили иностранные корреспонденты. «Один из сотрудников отеля говорил, что не видел такого большого количества гостей со времен Олимпиады»
[1402], – писала Сьюзен. Сотрудники делали все возможное, чтобы все выглядело прилично, но их униформа постепенно становилась все грязнее и более обтрепанной, и еду они готовили на открытом огне на полу кухни.
По меркам осажденного города, жизнь в гостинице была прекрасной: там была еда и на завтрак подавали рогалики. Непонятно, где сотрудники отеля добывали еду. Актер Изудин Байрович так вспоминал о том, что значила еда для голодных актеров, участвовавших в постановке:
«Она приносила нам рогалики, которые собирала за завтраком в гостинице. Мы ели эти рогалики, и их вкус был совершенно божественным. Сейчас не придаешь значения тому, что во время ланча съедаешь сэндвич, в этом нет ничего особенного. Но в то время, когда она приносила рогалики, все было совсем по-другому»
[1403].
Ферида Дуракович вспоминала, что Сьюзен довольно специфически выражала теплые чувства. «Она не была мягкой, – рассказывала Дуракович. – С ней надо было вести себя очень аккуратно». Тем не менее она по-своему выражала соучастие:
«В то время она очень много курила. Она была очень нервной, выкуривала половину сигареты и оставляла окурок в пепельнице. На третий или четвертый день я обратила внимание на то, что актеры начали ждать, когда она оставит в пепельнице недокуренную сигарету, которую потом кто-нибудь из них докуривал. Однажды утром она увидела, что ее окурки докуривают, и после этого всегда докуривала сигареты до конца или оставляла у пепельницы пачку сигарет, словно их забыла. Это она делала для того, чтобы не унижать актеров»
[1404].
Занимавшаяся иностранцами сотрудница Министерства информации Сенада Кресо вспоминала о другом удивительном подарке от Сьюзен, от которого Сенада почувствовала себя обычной женщиной, а не жительницей блокадного города. Многие иностранцы привозили ей в подарок продукты, а Сьюзен появилась с «огромным флаконом Chanel № 5. С того дня я обожала ее не только за то, что она писатель»
[1405].
Изудин Байрович тоже помнит доброту Сьюзен:
«В день рождения моей дочери, 18 августа, Сьюзен пришла на репетицию с арбузом. Я не в состоянии описать то, что мы почувствовали при виде арбуза. Я просто не верил своим глазам. Когда она узнала, что это день рождения моей дочери, она дала мне половину. Это было лучше, чем выигрыш в лотерею. Словно мне подарили новый Mercedes, нет, даже что-то больше! Когда я вернулся домой с половиной арбуза, все были в шоке»
[1406].
Одним из наиболее трогательных документов, содержащихся в архивах Зонтаг, является рисунок арбуза с белыми и зелеными полосками. Над картинкой детским почерком написано: «Сьюзен – наш большой арбуз!»
[1407]
