«Говорите мне неправду» – таким было желание Милдред, по мнению Сьюзен. И как только сила духа Зонтаг возобладала над ее телом, именно такого поведения она ожидала от всех окружающих. Давид «отвечал ей то, что, как я думал, она хочет услышать». Он считал, что у него нет другого выбора. «На протяжении всей болезни матери меня ни на секунду не покидала уверенность в том, что она бы не смогла слышать, что она умирает»
[1662].
Зонтаг всегда «любила делать вид, что мое тело находится не здесь». На протяжении всей своей жизни она подвергала свое тело серьезным испытаниям. «На моем теле используют химическое оружие. Вот это повод для ликования», – писала она во время лечения первого рака. Убежденная в том, что выжить ей может помочь стальная воля, она снова могла ликовать, словно каким-то извращенным образом отдавая дань уважения учению Фрейда.
СЬЮЗЕН СНОВА ВЗЯЛАСЬ ЗА РАБОТУ. СПУСТЯ МЕСЯЦ ПОСЛЕ ПОСТАНОВКИ ДИАГНОЗА ПРОИЗОШЛО УЖАСНОЕ СОБЫТИЕ, ДОКАЗЫВАВШЕЕ, ЧТО МНОГИЕ ЕЕ МЫСЛИ И ПРЕДЧУВСТВИЯ ОКАЗАЛИСЬ ПРАВИЛЬНЫМИ.
В конце апреля появились фотографии, показывавшие, как американские военные пытали заключенных в тюрьме иракского города Абу-Грейб. Это происходило с одобрения Джорджа Буша, и многие поняли, что пропаганда их обманывала, и перестали верить в «справедливую» войну за «освобождение» Ирака. После этого Зонтаг в последний раз написала о том, что волновало ее всю жизнь. Эссе «Смотрим на чужие пытки» вышло в The New York Times Magazine в конце мая.
Это последнее опубликованное при жизни эссе показало, что вопрос, который может показаться чисто интеллектуальным или абстрактным, ломал и уродовал человеческие тела. Отделение метафоры от реального предмета могло выражаться в отделении преступления от преступника. После появления в прессе фото из иракской тюрьмы «президент был в шоке и ужаснулся изображенному на фотографиях, словно весь ужас был в изображениях, а не в том, что они изображали».
Кроме этого, возникли определенные лингвистические вопросы. «Буш избегал использования слова «пытки», вместо которого использовал юридические термины. Метафора, кроме прочего, могла скрывать зло, прячась под другими именами. Конфуций писал, что неправильное использование метафоры ведет к разрушению общества, потому что тирания начинается с языка. Эту простую истину приходилось по новой узнавать каждому новому поколению и зачастую платить за это ужасную цену.
«Содержащиеся во внеправовой американской карательной империи называются «задержанными». Использование нового старого слова «заключенные» могло бы навести на мысль о том, что у этих людей есть права по международному и внутригосударственному законодательству цивилизованных стран. Бесконечная «война с терроризмом», часть которой является обоснованной, вторжение в Афганистан и иракская прихоть Пентагона, выиграть в которой совершенно невозможно, неизбежно ведет к демонизации и дегуманизации людей, которых администрация Буша объявляет возможными террористами. Решение о том, кто террорист, а кто – нет, не обсуждается и чаще всего принимается негласно».
Все это имело прямое отношение к оружию хищника – фотокамере. Фотографии в тюрьме Абу-Грейб делали американцы, не видевшие ничего плохого в том, что пытают и документируют пытки узников. Более того – пытка становилась новым поводом сделать снимок.
«Идея Энди Уорхола о том, что надо снимать реальные события в реальном времени (в жизни нет редактуры, так почему должна быть в записи?)… А вот и я – просыпаюсь, зеваю, потягиваюсь, чищу зубы, готовлю завтрак, отвожу детей в школу».
Перед объективом камеры все события равны. «Разница между фотографией и реальностью – как между одноразовым действием и долгосрочной политикой – может быстро исчезнуть». Как предсказывал Уорхол, возник знак равенства между человеком и его изображением. «Фотографии – это мы», – писала она.
Может, мы придаем слишком много значения этому различию? Но если не придавать, то исчезнет «экология изображения» и будет невозможно контролировать распространение изображений. Личность объекта и изображение должны будут превратиться в оружие. Потому что изображения сохраняют силу, которую утеряли слова, изображения придется сравнивать с другими изображениями, что художники после Гойи и пытались делать.
«Изображения не исчезнут. Это заложено в природе цифрового мира, в котором мы живем… До них были только слова, которые в наш век бесконечного цифрового копирования и распространения легче скрыть и забыть»
[1663].
Спустя два дня после выхода эссе, 25 мая, в возрасте 87 лет скончался Роджер Штраус – самый «долгоиграющий», максимально приближенный к образу отца друг Сьюзен. Они были знакомы 42 года. «Никогда не думала, что умру с Роджером в один год»
[1664], – призналась Сьюзен Карле Иофф.
В ЭССЕ «БОЛЕЗНЬ КАК МЕТАФОРА» ОНА ВЫСТУПИЛА ПРОТИВ ТОГО, ЧТОБЫ ПАЦИЕНТОВ И БОЛЬНЫХ ОБМАНЫВАЛИ.
«Вранье больным раком и самих больных – это показатель того, как в развитых индустриальных обществах сложно примириться со смертью. Тем не менее современное отрицание смерти не объясняет масштаб этого вранья»
[1665], – писала она. Однако ее собственный опыт подсказывал другое объяснение – тот, кто мучился, хотел и настаивал на том, чтобы ей или ему врали. Однако вранье не давало ей возможности понять и примириться с происходящим. Шэрон ДеЛано видела, что Зонтаг временами была гораздо более оптимистичной, чем следовало, потому что доктора зачастую делали ей неоправданно радужные прогнозы. «У нее не было возможности примириться с мыслью о смерти». ДеЛано считала, что Зонтаг вела бы себя по-другому, если бы ей более реалистично объяснили ситуацию, что пытался сделать первый врач, поставивший диагноз. Но Зонтаг больше не виделась с тем доктором, а выбрала болезненное лечение, дававшее минимальные шансы на выздоровление. О последних месяцах ее жизни ДеЛано писала: «Пытка – это далеко не самое выразительное слово»
[1666].
30 лет до этого, готовясь к своей первой операции по борьбе с раком, Зонтаг писала:
«Мы уже больше не изучаем искусство умирания, обычный предмет и требования гигиены, присутствовавшие в более древних культурах. Но во всех глазах в спокойном состоянии эти знания есть. Тело знает. И камера тоже неизбежно знает…»
[1667]
И тело действительно знало, но ведь об этом должен был узнать еще и ум. Зонтаг постоянно рассказывали о новых «чудодейственных» лекарствах, от чего она надеялась на выздоровление гораздо дольше без каких-либо оснований. Но, с другой стороны, она уже два раза победила рак. Первая победа оставила ее изуродованной, а вторая отравила. Причиной третьего рецидива рака были токсины и яды, которые в нее вводили во время лечения саркомы матки
[1668]. Тем не менее после второго рецидива она прожила еще шесть лет. Доверяя обещаниям новых докторов, она настроилась на то, чтобы любыми путями выиграть время.
