«Акцент, на котором говорили окружающие, когда я был маленьким, был ужасным», – так сын Риффа представлял себе ответ отца на вопрос о его странном произношении. Ну, а что касается одежды – видимо, там, где он рос, «одежда людей была не самой хорошей»
[291]. По обоим пунктам Давид был совершенно прав. Как и многие писатели еврейского происхождения поколения Зонтаг, Филип Рифф был ребенком folks-yidn – бедных евреев самого простого происхождения, выходцев из Европы, поселившихся в рабочих кварталах американских городов. Эти люди поддерживали тесную связь не только между собой, но и со своей родиной. Они говорили на идиш и создавали ассоциации (от синагог до погребальных обществ), которые даже в Америке были построены по территориальному принципу, на основе того, откуда они прибыли – из деревни в Украине, Польше или Румынии. Ирвинг Хоу в известной книге назвал это «миром наших отцов». Однако для Сьюзен этот мир казался очень далеким, скорее не отцов, а, в лучшем случае, дедов. В смысле ассимиляции в американское общество семья Риффа отставала от Зонтаг на два поколения.
Если дедушка и бабушка Зонтаг приехали в Америку маленькими детьми, то Филип Рифф родился сразу после приезда родителей в США. Его родители раньше жили в литовской деревне и добрались до Америки в ноябре 1921 года. Те, кто приехал из Восточной Европы сразу после окончания Первой мировой войны и во время гражданской войны в России, были скорее беженцами, чем иммигрантами. Филип родился 15 декабря 1922 года в Чикаго, а его брат Мартин двумя годами позже. Их мать звали Идой Хорвиц, отца до его прибытия на Эллис-Айленд звали Габриэлем. На этом острове один из иммиграционных служащих «торопился и записал его под именем Иосиф, – рассказывал Рифф в конце жизни. – Приехав в Америку, он получил совершенно новое имя, которое ему было не нужно. Его жизнь в Америке и поиски своего места начались с этого удара судьбы».
Новая родина отняла у отца Риффа старое имя и дала новое, словно подменила его личность. Любой иммигрант в любой стране неизбежно становится другим человеком. Некоторые спокойно это переносят, а некоторые с большими мучениями. По словам Риффа, изменение имени его отец «пережил очень болезненно. И часть недовольства собой он переложил на мои плечи»
[292].
СЕМЬЯ ОКАЗАЛАСЬ В КВАРТИРЕ НАСТОЛЬКО МАЛЕНЬКОЙ, ЧТО ОДИН ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН БЫЛ СПАТЬ В ВАННОЙ
[293].
Габриэль, ныне Иосиф, стал мясником, человеком низкого социального статуса. Никто в семье не испытывал желания учиться. «Они регулярно ходили в синагогу, – рассказывал Давид, – поэтому, возможно, могли бы что-то читать, но не читали, и книг дома не было». Амбиции Риффа членам его семьи были не свойственны. Его брат Мартин остался верен семейной традиции и всю жизнь проработал в мясном отделе местного супермаркета Safeway. Филип же начал заниматься научной работой в Чикагском университете.
Человеку, отягощенному чужой низкой самооценкой, университетское образование дало правильный путь развития, точно так же, как и самой Сьюзен. Позднее Зонтаг говорила, что ей «повезло» в том смысле, что она попала в «самую успешную авторитарную программу образования, когда-либо существовавшую в этой стране»
[294]. Однако образование лишь усилило авторитарные черты характера Риффа. Тем не менее первое впечатление от знакомства с ним у нее были положительными – он показался ей хорошим гидом по творчеству автора, которое интересовало ее, по крайне мере, со времен старших классов. Этим автором был Фрейд. Рифф преподавал цикл статей Фрейда «Моисей и монотеизм» и трактат «Недовольство культурой».
25 ноября 1950 года она рекомендовала в письме своей 14-летней сестре посмотреть фильм «Всё о Еве» («прекрасная картина») и читать классическую мифологию («Это предмет, который каждый образованный человек должен хорошо знать»). Кроме этого, Сьюзен упомянула о своем новом проекте:
«Я стала научным ассистентом профессора экономики Филипа Риффа и помогаю ему в работе над книгой… Это для меня большая честь + возможность узнать что-то новое. Я буду помогать ему работать над книгой (исследовать + писать), а также буду писать рецензии книг, которые Рифф готовит для разных популярных и научных журналов. Я читаю книгу + пишу синопсис + пишу рецензию. Потом передаю синопсис + рецензию, он экономит время на том, что ему не надо читать книгу + он вносит правки + печатает это под своим именем. В общем, я стала писателемпризраком!»
[295]
Через несколько дней после этого она писала в письме матери:
«Я много общаюсь с Филипом Риффом + неожиданно я поняла, что он очень интересный человек – с ним у меня сложились совершенно новые отношения – Не смейся! Он не очень красив – он высокий + тонкое, как у скелета, лицо + залысина на лбу – он совсем не похож на богему + уважаемый – НО он потрясающий умница + очень добрый + и еще много качеств, которые мне кажутся прекрасными – Ты можешь поверить в то, что твоя дочь с ледяным сердцем ощущает такие банальные чувства?»
[296]
ЧУТЬ ПОЗЖЕ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ ФИЛИП «СДЕЛАЛ СЬЮЗЕН ПРЕДЛОЖЕНИЕ… РАДИ НАШИХ ДЕТЕЙ»
[297].
ЕЙ БЫЛО 17. ЕМУ 28 ЛЕТ. ОНИ БЫЛИ ЗНАКОМЫ ЧУТЬ БОЛЬШЕ НЕДЕЛИ.
Во время рождественских каникул Филип приехал вместе с ней в Лос-Анджелес. 3 января 1951 года их поженил мировой судья района Бербанк. «Во время церемонии мы с Сьюзен хихикали, – говорила Джуди. – Мы старались вести себя максимально прилично, но когда смотрели друг другу в глаза, то неизбежно начинали смеяться». Милдред не высказала никакого мнения по поводу супруга дочери, и они отметили это событие посещением ресторана американской кухни Big Boy в Глендейле с логотипом большеглазого и розовощекого существа. В дневнике Сьюзен написала: «Я выхожу за Филипа с полным осознанием происходящего + страхом существующей во мне тенденции к самоуничтожению».
«О свадьбе много сплетничали в университете, – говорила ее подруга Минда Амиран после того, как слухи донеслись до кампуса. – Выйти замуж за своего профессора было мечтой всех молодых женщин, склонных к научной работе»
[298]. В течение нескольких недель Сьюзен и Рифф были поглощены плотской страстью и интеллектуальным общением. В неопубликованных, написанных от третьего лица мемуарах Сьюзен писала: «Первые несколько месяцев после свадьбы они не вылезали из кровати, занимались любовью четыре или пять раз в день и без конца говорили об искусстве, политике, религии и морали. Она с анатомической точностью рассказывала о своей семье, а он – о своей. Он показал ей, какими бесполезными являются ее друзья, и признался в том, что у него самого друзей не было»
[299].
