В 1960-х годах возник радикальный синкретизм, который в свое время был создан гностицизмом. В одном котле варились идеи фрейдизма, марксизма, христианства, буддизма, экзистенциализма, и «варили» эти идеи зачастую еврейские авторы. Иногда было сложно отличить синкретизм от попурри (pastish), иногда было легко посмеяться над этим демоническим замесом. В попытке собрать вместе все эти разные духовные направления есть гораздо большее, чем дань моде. Современное искусство не создавало «шок новизны». Таким образом оно неловко пыталось отразить этот «шок».
Одна из таких попыток произошла в доме Филипа и Сьюзен, где некоторое время после смерти своей первой жены жил один из наиболее известных беглецов от нацизма Герберт Маркузе. Он преподавал в Гарварде и работал над книгами, которые, как и произведения Адорно и Бенджамина, вызвали сильные споры критиков 1960-х. Маркузе прожил у них целый год.
«НАВЕРНОЕ, ДАВИД УСЛЫШАЛ, ЧТО МЫ ГОВОРИЛИ О ГЕГЕЛЕ, – ВСПОМИНАЛА СЬЮЗЕН, – ПОТОМУ ЧТО ОДНАЖДЫ ОН СПУСТИЛСЯ К ЗАВТРАКУ, ПОДОШЕЛ К СТОЛУ И СКАЗАЛ: «ГЕГЕЛЬ, БЕЙГЛ, ГЕГЕЛЬ, БЕЙГЛ». ЕМУ ТОГДА БЫЛО ТРИ ГОДА»
[383].
Маркузе заканчивал книгу «Эрос и цивилизация», опубликованную в 55-м. Эта книга была обычным синкретичным продуктом своего времени, в которой автор легко совмещал учения Фрейда и Маркса с оптимизмом, свойственным послевоенной Америке. Маркузе писал о том, что в условиях репрессивного и антигуманного индустриального общества Эрос является потенциально освобождающей силой, открывающей «возможность эротической цивилизации, то есть той, при которой люди живут, не подавляя сексуальное в Эросе». Это цитата Якоба Таубеса из выступления на семинаре о возможностях гностицизма. Семинар проходил в рамках курса Колумбийского университета, который он вел вместе с Зонтаг. Произошло это спустя шесть лет после публикации книги Маркузе.
«Фрейд никогда не представлял себе возможность существования общества без подавления», – говорила Зонтаг, согласно записям студентов.
«Мисс Зонтаг сказала, что, по доктрине Фрейда, не существует никакой надежды на счастье или удовлетворение (за исключением работы и науки). По ее мнению, Фрейд старается минимизировать агонию человеческого существования. Счастье можно обрести в интеллектуальных занятиях, но и это, вполне возможно, является лишь сублимированным счастьем. Настоящее сексуальное счастье невозможно, поскольку мотивация секса – это кровосмесительство. Следовательно, секс никогда не дает прямого и настоящего удовлетворения»
[384].
Зонтаг в данном случае неправильно, но крайне показательно трактует Фрейда. Настолько неправильно, что это можно назвать фрейдистской обмолвкой. Она, конечно же, знала (ведь это известная цитата Фрейда), что тот не сказал «работа и наука», а «работа и любовь», именно в таком порядке. Почему же она забыла про любовь или поместила ее внутрь секса, а потом говорила о кровосмесительстве?
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ТОМ, ЧТО СЧАСТЬЯ МОЖНО ДОБИТЬСЯ ПОСРЕДСТВОМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ТРУДА, А НЕ СЕКСА, ОТРАЖАЕТ ОПЫТ ЗОНТАГ ТАК ЖЕ, КАК И НАДЕЖДЫ НА ПОСТРОЕНИЕ ОБЩЕСТВА БЕЗ ПОДАВЛЕНИЯ ОТРАЖАЮТ НАДЕЖДЫ МАРКУЗЕ И ТАУБЕСА.
В большей степени их, а не ее идеи легли в основу сексуальной революции 1960-х.
Философия Маркузе, точно так же как и идеи Зонтаг, развивались в разных радикальных направлениях и наиболее заметные сдвиги пережили в вопросах отношения к сексу и революции. В 1950-х годах, в период, когда многие идеи 60-х находились в зачаточном состоянии в головах интеллектуальной элиты, Маркузе уже скептически относился к тому, что Зонтаг предпочитала абстрактное конкретному. «Она может создать теорию из картофельной очистки»
[385], – говорил он позднее одному из своих друзей.
Во многом решимость Сьюзен закончить свой брак может показаться принятым заранее решением. В своих текстах она крайне негативно трактует институт брака. В браке нет ничего хорошего, писала она в 1956 году. Это «институт, целенаправленный на притупление чувств. Смысл брака заключается в повторении. В лучшем случае из него может возникнуть сильная взаимозависимость. Ссоры постепенно становятся бесполезными, если, конечно, партнер не готов сделать после них логичный шаг, закончить брак. Чрез год пары перестают мириться после размолвок. Человек сначала злобно молчит, потом просто молчит, после чего все идет, как раньше»
[386].
Брак с «эмоционально тоталитарным»
[387] Филипом ее душил:
«Все шесть лет меня не покидало чувство того, что я несвободна. Вот сон, увиденный несколько недель назад: я спускалась с короткой лестницы, ко мне сзади подошла лошадь. Кажется, я спускалась в бассейн. Лошадь положила мне на плечи свои копыта, по одному на плечо. Я закричала, попыталась скинуть с себя ее вес и проснулась. И мысль об освобождении испортила мне настроение»
[388].
Однако многие люди видят обреченность брака исключительно постфактум. Многие не разводятся, хотя несчастливо женаты или замужем, в особенности когда у них есть дети и проблематичными могут оказаться финансовые и карьерные вопросы. Сьюзен позднее показала умение выдерживать отношения, от которых бы убежали даже те, кто просто смотрел на них со стороны. Она чувствовала себя несчастной, но начала разговаривать с Филипом презрительно только после того, как он публично унизил ее. Занятно, что расстались они не по ее, а по его инициативе. Он понял последствия своего решения гораздо позже того, как его принял.
«Он и не знает, – как говорили его друзья, – что сам себе горло режет»
[389].
Об этом решении она неоднократно писала в своих мемуарах. Друзья утверждали, что это была ее любимая тема разговора. Все началось с вопросов, связанных с научной работой. При поддержке Поля Тиллиха она подала документы в Американскую ассоциацию университетских женщин для изучения «метафизической пресуппозиции этики» в женском колледже Святой Анны в Оксфорде
[390]. Это был совершенно логичный шаг в ее образовании, настолько логичный, что тогда она даже не до конца осознавала его.
В одной из версий неопубликованных мемуаров она писала: «План был, как обычно, общим. [Филип] должен был поехать, но в последний момент ему поступило более интересное предложение» – из Стэнфорда. По другой версии, идея принадлежала ей самой. Она хотела «путешествовать – по-настоящему путешествовать – по Европе».
