Раскин критиковал искусство Ренессанса за его холодность и недоступность для понимания обычным человеком, но Зонтаг считала, что сложность является гарантией от коллапса высокой культуры под давлением глобального мещанства. Именно поэтому продукты современной культуры часто кажутся такими серьезными, весомыми и лишенными юмора, именно поэтому они являются полной противоположностью поп-продуктов. Зонтаг не была склонна принимать философские позиции Уорхола. Она склонялась к тем, кто стремился расшифровать «инфра- и ультрасенсорные частоты», при помощи которых искусство становилось «новым инструментом модифицирования сознания и создания новых моделей чувствительности»
[691].
В ЭТОМ И СОСТОЯЛА СКРЫТАЯ СУТЬ ДАННОГО ЭССЕ. ЗОНТАГ В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ ВЕРНУЛАСЬ К СВОЕЙ ЛЮБИМОЙ ТЕМЕ – ОПИСАНИЮ СВЯЗИ МЕЖДУ «РАЦИОНАЛЬНОЙ» НАУКОЙ И РОМАНТИЧЕСКИМ УМОМ ХУДОЖНИКА.
Об этом писал и Фрейд, отмечавший противоречия между свободой и подавлением, спонтанностью и логикой, художественным и научным способами воображения. Раньше все эти понятия воспринимались как противоположности. Зонтаг уверена, что этих противопоставлений можно избежать. Художник начнет мыслить как ученый, после чего превратится в хранителя смысла, начнет выполнять функции, которые ранее выполняли ученые и теологи. Художник будет интерпретировать новый и зачастую непонятный мир, соединив в себе функции, которые раньше выполняли разные единицы: бог и священник, творец и истолкователь. У Зонтаг появилось видение критики как искусства и видение критика в роли художника.
Несмотря на то, что Зонтаг писала, что современное искусство сложно понять, лично она его очень любила. Совриск помогал ей, как и другим, «больше видеть, больше слышать, больше чувствовать». В эссе «Единая культура и новая чувствительность» она выразила надежду на то, что искусство будет противодействовать «массовой сенсорной анестезии», появляющейся в результате распространения механизированной жизни. Некоторые произведения искусства не были предназначены для получения от них удовольствия. Такую позицию Зонтаг не поддерживала и именно об удовольствии писала в эссе «30 лет спустя», появившемся в 1996 году.
Как и лучшие примеры трэвел-журналистики, от чтения которых хочется посетить описываемые места, от прочтения этого эссе хочется перенестись в описываемые времена. «Благодаря смелости, преданности, а также отсутствию продажности у художников, работы которых имели для меня значение, мне казалось, что все развивается именно так, как должно развиваться, – писала она. – Мне казалось совершенно естественным, что новый шедевр должен появляться каждый месяц». Она упоминает о том, что «30 лет назад существовало убеждение в том, что мы находимся на пороге великих изменений в культуре и обществе»
[692]. В мейнстриме, или, точнее, в мейнстриме прогрессивной мысли, появлялись маргинальные взгляды, последствия которых она тогда не могла предугадать.
«Тогда я не понимала (да и не была способна это понять), что в культуре в целом серьезность находилась на ранних стадиях потери доверия, и некоторые наиболее трансгрессивные или греховные работы, которые мне тогда нравились, повлекут за собой еще более фривольные и коммерческие. Спустя 30 лет подрыв устоев серьезности практически завершен с рассветом культуры, наиболее убедительными и понятными ценностями которой являются ценности индустрии развлечений. Сейчас само понятие серьезности (и достоинства) кажется большинству людей странным и нереалистичным».
Это признание снимает с Зонтаг обвинения в том, что она старалась «уравнять» или «нивелировать» разные культуры. Сьюзен хотела устранить систему волюнтаристских разделений. «Я выступала против иерархий (высокая / низкая), а также противопоставлений (форма / содержание, ум / чувства), потому что они мешали правильному пониманию новых работ, которыми я восхищалась»
[693]. От этих, как и от других, иерархий (черные / белые, мужчина / женщина, гетеросексуал / гей, искусство / наука) действительно надо было избавиться. Однако это совершенно не означает, что все иерархии – это зло. Консерваторы от культуры были правы, но немного не в том смысле, в котором они думали. Если консерваторы стремились к сохранению этих иерархий, то это удалось им не больше, чем Сьюзен Зонтаг, Джасперу Джонсу и Джону Кейджу, которые стремились раздвинуть границы иерархий и пересмотреть их по-новому. Консьюмеризм, как с грустью отмечала Зонтаг, победил их всех.
Не будем забывать, что сборник «Против интерпретации» был написан в начале 1960-х годов, когда, как многим казалось, все должно измениться к лучшему. «Не существовало никакой ностальгии, – писала Зонтаг, – и это действительно был момент утопии». Победа над фашизмом, движение за гражданские права и приход к власти Кеннеди помогли поколению Зонтаг смотреть на все позитивно и с надеждой не потому, что это поколение не видело несправедливостей, а потому, что наблюдало, что этих несправедливостей становится меньше.
Как говорили гностики, после тьмы неизбежно приходит свет. Для поколения Зонтаг этой тьмой стал Вьетнам. Во время правления Кеннеди, в администрации которого было много людей, которые, как и Сьюзен, ходили в кино и в галереи на Манхэттене, в Сайгон стали прибывать «советники». По словам писателя Филипа Капуто, эти люди были идеалистами, и именно идеализм помог Кеннеди стать президентом.
«Мы ехали за границу, полные иллюзий. Благодаря им и нашей молодости появилась пьянящая атмосфера той эпохи. Война манит молодых людей, которые о ней ничего не знают. А надеть форму нас подтолкнули слова Кеннеди о том, что ты можешь сделать для своей страны, они пробудили в нас миссионерский идеализм»
[694].
До тех пор, пока губительные последствия этого идеализма не стали очевидны, Сьюзен не интересовалась политикой, что было для человека ее склада вполне естественным. В 1950-е многие писатели, включая битников, писали только о личных переживаниях и драмах человека. Творческих людей не интересовали общественные и политические вопросы. В дневниках Сьюзен политика на Кубе упоминается только в связи с эстетическими вопросами. В Америке ее причастность политическим вопросам была опосредована через эстетику, как в случае с фильмом «Пламенеющие создания».
В 50-х главной целью американской внешней политики была задача сдерживания коммунизма. Мало кто оспаривал необходимость борьбы с ним. Либералы спорили о том, как лучше добиться этой цели, но в целом большинство людей соглашались, что продвижение коммунистов по планете надо как-то остановить. Даже издание Partisan Review поддерживало политику «холодной войны» и поддержку американским правительством «свободных» режимов. Проблема только в том, что определение «свободный» решили применить и к диктатуре южновьетнамского режима.
