Как и в большинстве произведений Зонтаг, видение и зрение представляют собой тему, часто используемую для метафоры. Хестер слепая, Дидди работает на производстве микроскопов. Зрение представляет для Дидди источник боли. «Если бы вы знали, – говорит он, – как я страдаю от того, что вижу. Как мне больно все это видеть… почти все такое уродливое»
[705]. Поэтому он стремится к красоте, которая, как он подозревает, может отвлечь от правильного восприятия окружающего, и частично именно поэтому он заинтересовался судьбой Хестер. Та видит окружающее совершенно по-другому, и ее «видение» практически становится для Дидди идеалом. Так как Дидди должен видеть, его мучают обманы и неуверенность в том, все ли он видит правильно или нет.
Ему снится, что он в больнице, где Хестер делают операцию, и начинает «очень осторожно» фотографировать происходящее.
«Ей, должно быть, больно. Вот как она крутится на операционном столе. Врачи не останавливаются. Дидди хочет что-то сделать, но он далеко отсюда. Он продолжает фотографировать, щелкая затвором фотокамеры… Он наблюдает за Хестер, словно она объект его научного изучения. Медленно меняя настройки фотоаппарата, от поднимает и опускает вставленные в ее тело трубки, чтобы изменить ракурс съемки»
[706].
Прибор – микроскоп или фотокамера – используется для того, чтобы дистанцироваться от боли других людей, технология используется для защиты от неопосредованного видения. Однако при этом фотокамера может сделать процесс видения еще более болезненным, о чем Зонтаг писала в эссе «О фотографии»:
«В больнице в Шанхае я наблюдала операцию, во время которой рабочему под акупунктурной анестезией вырезали пораженные язвой 9/10 желудка. Я наблюдала за этой трехчасовой операцией (это была первая операция, которую я видела) без тошноты. У меня даже ни разу не возникло желание отвести глаза. Спустя год во время просмотра в Париже документального фильма Антониони «Чжун Го», во время сцены, когда скальпель режет плоть, мне пришлось несколько раз отвести взгляд»
[707].
Так как же правильно смотреть и видеть? Отсутствие дополнительного девайса не гарантирует приближение к реальности, что Зонтаг поняла в Шанхае, а Дидди в книге. Он отказывается от изображений и зрения, и когда и это не помогает ему приблизиться к той правде, которую он ищет, то отказывается и от языка:
«Он решил, что ничто механическое и ровное не должно мешать его восприятию Хестер, и хочет найти способ уменьшения разговора без потери контакта с девочкой. У него уже нет изображений, и поэтому он не может полностью принести в жертву слова. Он может их только заменить»
[708].
Они находят эту замену в телесности. Хестер освоила физический язык – она ориентируется в мире не при помощи изображений и языка, а при помощи формы и осязания. Потом у них происходит тактильный секс, «все больше и больше, объединяющая тема их отношений»
[709]. Точно так же как и глаза могут что-то показывать, а что-то скрывать, и Дидди понимает, что существует хорошая и плохая слепота. Хороший способ невидения возвращает их в их отчужденные тела:
«Благородная слепота. Как у греческих статуй. Они без глаз и поэтому кажутся еще более живыми, более заземленными в собственном теле, более присутствующими. И глядя на них и думая о них, мы чувствуем, что более присутствуем в самих себе.
Неблагородная слепота: слепота концентрированных гнева и отчаяния. Что-то пассивное. Как негативная скульптура смерти. Так у утопленника в первую очередь сгнивают глаза, и в пустые глазницы заплывают угри».
Стоит отметить, что обложка первого издания книги была совершенно черной.
Книга передает ощущения темноты, слепоты и подавленности (словно человек потерялся в туннеле). Может быть, весь смысл книги только в том, что читатель чувствует себя полностью истощенным, когда добирается до ее совершенно безрадостного конца.
В РОМАНЕ МАЛО ЧТО ОЩУЩАЕТСЯ РЕАЛЬНЫМ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ТЕМНОТЫ. ИМЕННО ТАКИЕ ЧУВСТВА ИСПЫТЫВАЛИ МНОГИЕ, В ТОМ ЧИСЛЕ И СЬЮЗЕН, В ГОДЫ ВОЙНЫ ВО ВЬЕТНАМЕ.
Глава 18
Континент неврозов
Если активизм Зонтаг ставил ее в лагерь противников войны, то ее личная жизнь была тесно связана с людьми, которые имели к этой войне непосредственно прямое отношение. Через Жаклин Кеннеди она познакомилась с Робертом Кеннеди – генеральным прокурором в администрации своего старшего брата и человеком, который какое-то время был самым главным человеком в стране. Роберт выглядел еще более моложаво и привлекательно, чем Джон, и многие возлагали надежду на то, что он сможет поддержать горящим огонь начала 60-х в эту «темную эпоху». В августе 1964 года, после убийства брата, на конгрессе Демократической партии в Атлантик-Сити Роберту устроили беспрецедентную овацию продолжительностью 22 минуты. Такая овация явно говорила о том, что ему суждено оказаться в Белом доме. Несмотря на то что Джон Кеннеди имел прямое отношение к развязыванию войны во Вьетнаме, а Роберт лично – к принятию решения о блокаде Кубы, он стал кумиром «левых», и он был отцом 11 детей, и его любовницей, по крайней мере один раз, была Сьюзен Зонтаг
[710].
В ноябре того года вместо Роберта президентом историческим большинством по количеству отданных голосов выбрали Джонсона. Джонсон не был фаворитом либералов, но при его администрации решили самый близкий сердцу либералов вопрос и в августе приняли Закон о гражданских правах. Какое-то время Джонсон был героем даже покруче Рузвельта, у которого Джонсон еще и позаимствовал его «новый курс». При нем начали работать такие важнейшие и долгосрочные программы, как Medicare (медстраховка для престарелых) и Medicaid (медстраховка для бедных). При Джонсоне началась реализация ряда программ в области образования, транспорта и обеспечения жильем, что имело большую значимость для Америки. Эти программы могли бы превратить США в подобие социальной демократии, в целом их реализация должна была способствовать созданию «великого общества».
Это выражение придумал сотрудник аппарата президента Ричард Гудвин, работавший в свое время на президента Кеннеди. «Самый страшный человек, с которым я спала, оказался в постели лучшим любовником», – говорила Сьюзен Левину. В отличие от Кеннеди или Джонсона, рябой и толстенький Гудвин не был привлекательным, но точно так же, как многие ее любовники, был человеком успешным, и именно благодаря ему она узнала обратную сторону сил, против которых выступала. «Приходи к статуе Свободы, – сказал он ей однажды. – Там будет церемония посвящения. Я представлю тебя президенту»
[711]. Это было предложение, от которого трудно отказаться.
