Несмотря на то что Гудвин был женат, неожиданные последствия возникли совсем не от этого. До Ирэн у Сьюзен никогда вообще не было оргазма, а до Дика Гудвина у нее никогда не было оргазма с мужчиной. «Не то чтобы он делал что-то особенное, – рассказывала она Коху. – Просто тому, как это делается, его научила французская проститутка». После того как Ирэн показала ей возможности ее тела, Сьюзен словно освободилась. Она была даже расстроена тем, что произошло с Диком, и, снова откинувшись на подушку, подумала: «Вот черт! Теперь я как все»
[712].
В 1967-м у нее начался роман с Уорреном Битти. Ему было 30, и незадолго до этого на экраны вышел фильм с его участием, «Бонни и Клайд», в котором нарушили голливудское табу изображения секса и насилия и который был очень популярен в 1960-е. Сьюзен потом рассказывала друзьям о том, что ей 40 минут пришлось ждать, пока Битти соберется. Она обалдела листать журналы, пока он был в ванной комнате
[713]. После одного свидания она сказала Левину, что все было «очень странно. Он говорил только о своей сестре. Я понятия не имею, кто она такая». К тому времени старшая сестра Битти – Ширли Маклейн была звездой уже почти 10 лет
[714].
Хотя декадентское поведение Битти и налет некой томности сделали его кумиром целого поколения, он не особенно привлекал Сьюзен. Возможно, именно поэтому Битти был от нее «без ума настолько сильно, что я еще ничего подобного не видела», – рассказывала она Коху. «Я был у Сьюзен, зазвонил телефон, – говорил Кох. – В то время автоответчиков не было. И телефон отзванивал 500 звонков. Она закрывала телефонный аппарат в клозете и говорила: «Не будем обращать внимания». И после этого телефон звонил два или три часа». Их связь была короткой, как она заявляла своей сестре (той, которой никогда не говорила, что спит с женщинами), и продлилась месяц
[715].
«У меня даже на секунду не возникало ощущения, что Дик Гудвин был ей интересен», – говорил Левин. То же самое можно утверждать и по поводу Битти и других мужчин, с которым Зонтаг встречалась после разрыва с Ирэн. Несмотря на то что за ней ухаживали такие мужчины, как Кеннеди, Гудвин и Битти, далеко не все из них удостоились упоминания в ее дневниках. «Романы ее развлекали, – говорил о Зонтаг ее сын, – но не думаю, что вовлекали как-то серьезно». Определение «развлекательно» хорошо подчеркивает отношение Зонтаг к миру знаменитостей – поверхностное развлечение, отвлечение от интенсивной работы. «Она была знакома со всеми этими людьми, – говорил Давид. – Джеки, как там сейчас ее фамилия, Онассис Кеннеди Бувье, она с ними встречалась, а потом возвращалась в свою монастырскую келью»
[716].
НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО ЧЕСТЕР СЧИТАЛ, ЧТО «ЕЙ В ЭТОМ МИРЕ ОЧЕНЬ ХОРОШО», ЗОНТАГ МНОГО СВОЕГО ВРЕМЕНИ ПРОВОДИЛА В МОНАШЕСКОМ ОДИНОЧЕСТВЕ.
Она любила удобства, которые ей давала слава (доступ в Белый дом, приглашения сотрудничать в Голливуде), но слава только усиливала разрыв между видимостью, метафорой, персоной и тем состоянием, когда находишься сам с собой в тишине. Сьюзен все-таки больше привлекала монашеская келья. Чистота, серьезность, аскетизм, ценности, которые всегда ей импонировали, стали основой второго сборника эссе «Образцы безоглядной воли».
Сборник был написан в 1967-м и вышел в 1969-м. В сборник включены два эссе о Вьетнаме: «Что происходит в Америке» и «Поездка в Ханой». Название сборника «Образцы безоглядной воли» в некоторой степени вводит в заблуждение. В оригинале оно звучит как Styles of Radical Will, в то время понятие «радикальная воля» использовалось в положительном смысле, как наступление перемен к лучшему. В случае Зонтаг название использовано в негативном смысле, как пишет она в эссе об Эмиле Чоране, – «думать наперекор себе». Название сборника означало не улучшение мира к лучшему, а способность преодолеть существующие в нем трудности.
Ее личная героическая воля помогла ей высоко подняться. Но она всегда скептически относилась к собственной воле, о чем можно прочитать в ее дневниках 1960-х.
«Представление о воле часто закрывало разрыв между тем, что я говорю (я говорю совсем не то, что имею в виду, или не продумываю свои чувства), и тем, что я чувствую.
Я пожелала и решила, что вступлю в брак.
Я пожелала и решила, что добьюсь того, что Давид останется у меня.
Я пожелала и решила, что у меня будет Ирэн.
Проект: уничтожить волю»
[717].
В те годы безрадостной славы и романов без любви она боялась, что потеряет ту часть себя, которой никогда полностью не обладала. Когда она говорила, что после секса с Диком Гудвином почувствовала себя «как все», она имела в виду, что переставала чувствовать себя самой собой. Потеря себя, так она воспринимала гетеросексуальный секс и мир знаменитостей, – являлась разновидностью обмана и неправды. Она понимала, что держаться за свой характер, за то, кем она была на самом деле (чем бы это ни было), – это вопрос жизни и смерти.
«Вместе с Д.Г. на горизонте появился новый континент неврозов (Атлантида). Кто я. Не позволю «им» этого у меня отнять. Не позволю уничтожить себя»
[718].
«СУЩЕСТВОВАНИЕ – ЭТО ПРИВЫЧКА, КОТОРУЮ Я НЕ ОТЧАИВАЮСЬ ПРИОБРЕСТИ»
[719].
Эту фразу Зонтаг процитировала в эссе «Думать наперекор себе: Размышления о Чоране». Эссе входит в упомянутый сборник и является одной из лучших ее работ. Затрагиваемые Чораном вопросы очень близки ей самой, и хотя в некоторых моментах она критически относится к его творчеству, она думает о своих личных проблемах в контексте более серьезного кризиса. Некоторые называют этот кризис «историей», некоторые – «современностью». Это проблемы, возникающие в настолько развитой культуре, что кажется, она уже не может никуда развиваться, и в которой науки и искусство настолько продвинулись вперед, что дают ответы практически на все вопросы. «Лучшие интеллектуальные и креативные идеи Запада за последние 150 лет кажутся наиболее тонкими, энергичными, самыми интересными и правдивыми за всю историю человечества»
[720], – писала она. Это была культура, которую можно было бы назвать «новой чувствительностью».
Увы, но Сьюзен это не утешало. Несмотря на художественный и интеллектуальный прогресс, оставалась одна проблема. «К настоящему времени, – писала Зонтаг, – уже поставлены рекорды мрачности и яркости, самого дурацкого и самого смешного. Но необходимость индивидуального духовного развития никогда еще не была такой актуальной»
[721]. Жить в период поздней и развитой культуры, обладать богатством знаний означало быть пойманным и понимать, что старые системы (она упоминает Комте, Маркса и Фрейда) не в состоянии объяснить сложности, вызванные появлением этой развитой культуры. Увеличение знания означало постепенное уничтожение утешений, на которые раньше возлагались все надежды. Не было никакой системы, никакого общего смысла, писала она. «После попыток Гегеля поиски вечного, прекрасные и неизбежные жесты сознания, оказались далеки от истоков философской мысли и стали казаться детскими и патетическими»
[722].
