Лахья увидела подмигивающие ей глаза младших братьев: они знали, как она любит сладкое, и представляли, как она сейчас обрадуется.
– А у нас вечерний кофе, – радостно сообщил Онни и с хлюпаньем втянул в себя кофе с блюдца. Из кухни выглянула Сири и крикнула, что на плите остался еще кофе. Лахья взяла себе анисовый гребешок с блюда и осторожно присела на одну ягодицу на самом дальнем конце деревянной лавки. Она слушала щебет братьев, голоса дикторов по радио и старалась вести себя как обычно, делая вид, что ничего не произошло. Что ничего не потеряно.
И жевала. Она все жевала и жевала, но, как ни старалась, ей никак не удавалось проглотить гребешок, он лишь становился все больше, словно распухал у нее во рту. Солнце ярко било в глаза сквозь кружевные занавески и внезапно блеснувшие в его лучах часы Вало вызвали у нее рвотный рефлекс. Лахья бросилась в кухню, и там ее вывернуло прямо в раковину.
За все это время Сири ни разу не взглянула на дочь и не спросила, как она себя чувствует.
– Должно быть, малость переборщила с вечеринками, – мимоходом бросила она и продолжила дальше раскатывать свое тесто. Прежняя Сири обязательно отругала бы, но прежней Сири больше не было. На время или навсегда – это еще вопрос.
Из гостиной донесся удивленный голос Онни, и было слышно, как Вало объяснял ему, почему иногда может тошнить даже от любимой еды, даже если ты перед этим проспал весь день и не съел ни завтрака, ни обеда, ни ужина.
Что сказать человеку, который так сильно запутался в самом себе, что единственное, что он видит, это темнота? Как ему снова всплыть на поверхность? Ведь путь назад так долог. Лахья вернулась обратно на свой чердак и завалилась спать дальше, а в понедельник рано утром, осторожно и тщательно отмывшись в бане, где прохладная, все еще хранящая после вечерней растопки тепло вода пробудила ее к жизни, она села на велосипед и покатила за три километра от дома к центру Куйваниеми, и теперь была на месте.
Потная, трясущаяся, но живая.
Солнце припекало шею, и соленый на вкус пот стекал с носа прямо в рот и струился между грудей.
На лестнице муниципалитета она увидела девчонку ее возраста, которая сидела, уткнувшись носом в толстенный том. Кажется, это были «Семеро братьев»
[27]. Заслышав шаги, незнакомка подняла голову. У нее были почти черные волосы, заплетенные в две длинные тонкие косички, которые доставали ей до колен, бледная, почти прозрачная, кожа, которая, казалось, никогда не видела солнца, и в придачу очки с толстыми стеклами. За очками виднелись большие, но на удивление редкие брови – сквозь волоски просвечивала светлая кожа. Девчонка была худощавой. Примерно такого же телосложения как Тармо, подумалось Лахье.
Признак голодного детства.
Девочка подала Лахье руку, но вставать не спешила.
– Маире, – представилась она.
Лахья пожала протянутую ей ладошку. В ее потной мозолистой руке она казалась тоненькой и прохладной.
– Лахья.
Что еще сказать, она не знала, поэтому больше не стала ничего говорить и уселась на ступеньку рядом с Маире. Сидеть все еще было больно, но все же куда лучше, чем накануне. По крайне мере физически организм исцелял себя сам.
Лахья оглядела асфальтированную дорогу, несколько домов по соседству, кусты, припаркованную машину. Подумала, что еще никогда прежде не встречала человека, который бы добровольно читал в свободное от уроков время, разве что кроме себя и Тармо.
– Значит, ты тоже будешь сортировать семена, – сказала Маире, не поднимая головы от книги. (Это действительно оказались «Семеро братьев».)
Лахья кивнула, но сообразив, что зарывшаяся носом в страницы Маире вряд ли это увидит, была вынуждена сказать «да».
Ей не понравилось, как прозвучал ее собственный голос, такой непривычный и неприятный одновременно. Сидя рядом с Маире, она вообще чувствовала себя очень неудобно. Потная коротышка с ежиком волос на голове, подстриженных кое-как в домашних условиях, в джинсовых шортах, джинсовой жилетке и грязном белье.
Внезапно Лахья почувствовала, насколько глупо она выглядит. На Маире было выстиранное цветастое летнее платье, куда более подходящее для жаркого июньского утра, когда собираешься притупить к летней подработке по сбору и сортировке семян растений.
Лахья не знала, откуда в ней взялись эти мысли. Она никогда не задумывалась о своем внешнем виде или о том, что ей надеть, и за всю жизнь у нее ни разу не было платьев, кроме того, в котором ее крестили. А самое главное – прежде она никогда не сравнивала себя с другими девчонками.
– Ты выглядишь такой, какой ты есть, – скажет ей позже Маире. – Ты не пытаешься походить на кого-то еще, и мне это нравится. Ведь большинство в нашем возрасте все еще ищут себя, пытаются соответствовать, как одеваться, как разговаривать, какие убеждения иметь, но не ты. Увидев тебя, я с первого взгляда поняла, какая ты.
– И какая же я?
– Этого я тогда еще не знала, но сразу поняла, что передо мной настоящая, стопроцентная ты. Не такая, как я. Или все те, кого я знаю. Которые только и делают, что выпендриваются черт знает как.
Лахья вздохнула.
– Я бы тоже хотела научиться выпендриваться.
– О нет, даже не начинай. Ты владеешь очень редким даром. Отсюда и твое имя.
И Маире любовно пихнула Лахью в бок. Та скривилась.
– Но ведь ты тоже не выпендриваешься. Никогда и ни за что не просишь прощения. Пожалуй, ты самый смелый человек, которого я встречала.
– Ха-ха, очень смешно, – сказала Маире.
Она покачала головой.
– Возможно, я кажусь смелой, но я не такая. Я это точно знаю.
Но было не важно, что говорила Маире или сколько историй она рассказала, уже ничто не могло изменить мнение Лахьи о ней.
* * *
Выходило, что свой первый оргазм Сири пережила только в это лето, когда ей исполнилось пятьдесят пять. Это было потрясающе, до дрожи, удивительно и даже чуть пугающе. (Что случилось? Почему так сильно трясутся ноги, у нее что, сейчас начнется припадок? А, вот оно что!) И когда она пришла в себя, то посмотрела на него взглядом, полным такой надежды и восхищения, что он рассмеялся.
– Со мной еще такого прежде не случалось.
Он поцеловал ее в затылок.
– Тебе понравилось?
– Это было восхитительно.
Они лежали в постели Сири. Онни спал, и они воспользовались случаем, понадеявшись, что он проспит еще какое-то время.
Одеяло сбилось вокруг их ног, и она лежала у него на плече, ощущая себя звездой экрана, ну или, по крайней мере, какой-то ужасно значительной особой, которая валяется здесь задрапированная в оранжевое одеяло в мелкий цветочек и курит сигарету, пока ее любовник с волосатой грудью и взмокшим лбом медленно гладит ее по спине.
