И Буран вывел хозяина к железнодорожной насыпи, а там Сидор уже знал, куда идти.
Сидору Щербакову никогда не хотелось менять свою размеренную жизнь. Он покинул родные места всего однажды, будучи призванным в армию. В армии Сидор скучал, тем более, что служить довелось в городе. Вернувшись на Урал, он еще два года жил в поселке, пока жива была его мать. Отца Щербаков не помнил, тот бросил семью, когда сыну исполнилось четыре года и подался, как поговаривали, на Дальний Восток – то ли в Комсомольск-на-Амуре, то ли еще куда-то. Оттуда пришло одно единственное письмо, в котором извещали, что слесарь Онуфрий Щербаков, матрос рыболовецкого траулера, пропал без вести во время шторма. Мать во второй раз так и не вышла замуж.
Раз или два в год-Сидор Щербаков навещал могилу своей матери, на которой установлен каменный памятник, высеченный им самим из валуна. Еще когда мать была жива, Сидор устроился на железную дорогу путевым обходчиком. А когда ее не стало, он перебрался жить на переезд, в казенный домик, который раньше делил со сменщиком.
Как-то так получилось, что молодым Щербаков не женился, хотя и нравился женщинам, а потом потихоньку одичал. Не показывался в поселке месяцами, а если появлялся, то лишь за тем, чтобы закупить в магазине провизии: соли, муки, консервов, сахара, чая, да набрать патронов для своего старого охотничьего карабина.
Начальство железной дороги было довольно его работой. Несколько раз стрелочника даже награждали премиями и почетными грамотами, хотя ни премий, ни почетных грамот Сидор никогда не просил. Ему нравилось смотреть на поезда, проносящиеся на восток и на запад, нравилось слушать перестук колес, напоминавший о существовании иной жизни, вглядываться в стекла вагонов, за которыми люди плакали, любили друг друга, смеялись, махали ему руками и уносились по своим делам, иногда оставляя после себя бутылки с пестрыми этикетками, пустые пачки сигарет.
При всей своей рассудительности Сидор Щербаков был человеком импульсивным.
Вот и сейчас, бредя по глубокому снегу, он вдруг резко остановился. Буран, сделав круг по кустам, подбежал к хозяину, не понимая, чем вызвана заминка.
– Знаешь что, – сказал Сидор, обращаясь к псу, – давай-ка мы вернемся к нашей избушке, что-то у меня предчувствия недобрые, да и поезд товарный скоро должен пройти.
Пес переминался с ноги на ногу, по грудь увязая в пушистый снег.
– Ты меня понял, Буран?
Пес тявкнул в ответ.
– Давай, пошли к дому. Черт с ними, с этими капканами! День длинный, еще проверим. Вот пропустим товарняк, а за ним должен идти какой-то литерный. И литерный надо будет пропустить. Отогреемся немного и вновь пойдем проверять капканы. Может, и тебе что-нибудь перепадет.
Буран радостно залаял. Ему тоже надоело бегать по глубокому снегу, пугать птиц. Ему тоже хотелось домой. К тому же, вдруг сегодня повезет, и хозяин впустит его в дом. А там можно будет улечься у печки, вздремнуть, положив огромную голову на лапы, и увидеть во сне что-нибудь приятное: лето, высокую траву, молодых, еще не научившихся летать птиц.
Пес охотно развернулся и, сделав небольшой круг, заглянув под низкую ель в надежде спугнуть зайца, направился вслед за хозяином, который, пригнувшись, уверенно шел, преодолевая один сугроб за другим.
– Что же это может быть? – сам себя спросил Сидор. – Так неспокойно у меня на душе, словно бы перед каким-то несчастьем.
В последний раз подобное чувство Щербаков испытал незадолго до смерти матери. Он тогда брел вдоль железной дороги, проверяя рельсы, так же, как и сегодня, у него тогда резко сжалось сердце, и он остановился, будто вкопанный, но не вернулся назад, подумав, что сердце сжало от плохой погоды. А потом он себя без конца проклинал. Наверное, матери было очень плохо, она умерла одна в пустом доме.
Сидор заспешил. Спустился в небольшую ложбинку, прозванную Лисьим оврагом, преодолев которую, он знал, что увидит край заснеженной крыши и мачту семафора.
– Может, пожар? – вслух рассуждал Сидор. Уходя из дому, он колебался, оставлять в печке непрогоревшие дрова или дождаться, пока те рассыплются красными угольями.
– Что же это может быть? Что такое? – вновь и вновь спрашивал он себя.
Но как ни пытался, так и не смог найти разумное объяснение мучившим его предчувствиям. Вот и дом показался.
Сидор Щербаков замер на вершине холма, готовый нырнуть, помчаться на лыжах по откосу вниз – если что не так… И тут он увидел то, что сразу же его насторожило, заставило прижаться к корявому стволу большой полувековой ели. Он увидел двух мужчин в камуфляжной форме, с оружием, пытавшихся перевести стрелку.
– Да что это такое, – возмутился Сидор, – с каких это пор военные, не предупредив, появляются на его разъезде и сами переводят стрелки? Это непорядок, да и товарняк еще не прошел.
Появление военных тут же связалось в мыслях стрелочника с прохождением литерного Но чтобы сами военные переводили стрелку – такого еще никогда не случалось. За долгие годы работы на железной дороге Сидор привык ко всякому Могли за пять минут до появления поезда предупредить об изменении маршрута, но предупреждали же – всегда так делалось. Предупредить должен был диспетчер, голос которого Сидор Щербаков знал, или кто-нибудь из начальства. Но чтобы вот так, самостоятельно, кто-то вторгался в его владения и начинал хозяйничать – такого не случалось.
Само появление военных Сидора не очень удивило. Периодически они безраздельно хозяйничали на железной дороге – во время учений, когда по магистрали шли составы, груженые военной техникой Тогда расписание летело к чертям, пассажирские задерживали, товарняки стояли на запасных путях по несколько суток, а по магистрали шли и шли длинные составы, на платформах которых подрагивали затянутые брезентом пушки, спрятанные в чехлы танки, военные машины и теплушки с солдатами.
Но что б вот так, без учений… Этого Сидор понять не мог, и в страшном сне не привидится.
Щербаков еще несколько мгновений помешкал, затем посмотрел на свой карабин, снял его с плеча, дослал патрон в ствол, повесил оружие на грудь и, резко оттолкнувшись, помчался по откосу вниз. На несколько мгновений он исчез в овраге, затем увидел свою старую лыжню и следы Бурана. По этой лыжне он и начал выбираться на откос.
Буран еще раньше немного отстал, попал на свежие следы зайца, и помчался по оврагу абсолютно бесшумно, преодолевая сугроб за сугробом, вздымая фонтаны искрящегося снега. Хозяин тогда не стал окликать Бурана, один выбрался из оврага.
До незнакомых людей в военной форме было метров двести-двести пятьдесят.
«Чертовщина…»
Сидор взял карабин в правую руку, поднял над головой и выстрелил. Мужчины у стрелки замерли. Щербаков заспешил к ним. Он тяжело дышал, пот катился по лицу, застревая в заиндевевшей щетине, на ресницах и бровях поблескивал иней.
«Скорее! Скорее к стрелке! – торопил себя Сидор, проваливаясь в мягкий снег. – Надо же, сколько снега навалило! И все за одну ночь. Еще вчера сверху лежал наст, твердый, как асфальт в городе. По нему можно было идти даже без лыж, нигде не проваливаясь. А тут такая метель! Столько снегу!»
