В просторной ванной комнате висело зеркало в фигурной пластмассовой раме. Крапивин уже расставлял на полочке привезенные с собой флаконы.
– Люблю я это дело, – приговаривал полковник, – сразу молодость вспоминаю. Я до армии актером хотел стать, даже в театр работать устроился – помощником гримера.
Сиверов поискал глазами, где бы сесть. Стульев в номере не было, а кресло не прошло бы в узкую дверь. Пришлось опустить крышку унитаза и сесть на него.
– Зря штаны не спустил.
– А я – по-богатому, не снимая, новые себе куплю, крутые.
– Сбрасывай рубашку, сейчас мы тебе благородную седину подправим.
Сиверову пришлось склониться над биде, а полковник, размотав гофрированный шланг душа, включил горячую воду. Затем запахло парикмахерской. Едкая жидкость полилась на волосы Глебу. Крапивин ловко замотал ему голову полотенцем и засек время.
– Через пять минут снимешь.
Этого времени хватило, чтобы выкурить сигарету. Вновь в биде полилась вода, на этот раз окрашенная черным. Зажужжал фен. Полковник Крапивин артистически работал расческой. Театральный гример из него получился бы неплохой.
– Можешь смотреть, – наконец разрешил он.
– Не испугаюсь?
Крапивин пожал плечами.
– Случалось и хуже.
Глеб поднялся с унитаза, подошел к зеркалу. Черные, как поздняя южная ночь, волосы, смотрелись вполне натурально.
– А теперь очки с фотохромами.
В маленьком чемоданчике полковника Крапивина, наверное, мог бы спрятаться реквизит среднего по размерам театра.
– Все равно не похож, – Глеб поворачивался к зеркалу то боком, то анфас.
– Не беспокойся.
Крапивин подошел к, нему сзади и поправил волосы.
– Нагни голову.
– Куда?
– Не мне же на грудь… Набок!
Глеб склонил голову, прижав ухо к правому плечу. Запахло клеем. И скоро на щеке Глеба красовался выгнутый полумесяцем шрам, точно такой же, как на фотографии, приклеенной в паспорте. Этот последний штрих достойно завершил дело.
– Вылитый Дебилюнас, – рассмеялся Крапивин, глядя на дело своих рук. – Литовец, мать твою.
– Вылитый-то вылитый, а литовского языка я не знаю, даже пары слов. Мама не научила.
– Никаких проблем! Ты же в Латвии, хватит с тебя русского и английского.
Сиверов сам с трудом узнавал себя, глядя в зеркало.
– Давай, думай, – напомнил ему Крапивин, – что тебе еще нужно. Я сразу же свяжусь и все привезут.
– Как я понимаю, оружие с собой не протащишь?
– Навряд ли, – наморщил лоб полковник. – В аэропорту я тебе ничем не могу помочь.
– А я только на твою помощь и рассчитывал, – рассмеялся Глеб.
– Ну так, что, надумал что-нибудь?
– Я и здесь отыщу все что мне нужно. Пошли.
– Кепку надень, – забеспокоился Крапивин. – И очки не снимай. Еще не хватало, чтобы дежурная запомнила тебя в новом обличий.
Глеб надвинул на глаза кепку, надел очки и прошел мимо дежурной так, что та заметила только его спину.
Машина, принадлежащая когда-то Людгардасу Дебилюнасу, оказалась стареньким БМВ темно-зеленого, почти болотного цвета. Новизной в автомобиле сияли только заднее и переднее стекла.
– Заменить пришлось, – сказал Крапивин, – когда стреляли – вдребезги разлетелись. Только представь себе, одна пуля пробила заднее стекло, голову и вышибла переднее – ветровое.
– Салон хоть от крови вымыли?
– Обижаешь, Глеб, наилучшим образом. Сиверов уселся за руль, завел машину, проверил показания приборов. Полный бак, аккумуляторы заряжены под завязку, давление масла в порядке. Среди кассет на самом видном месте лежала кассета с записью с музыки Вагнера.
– Приятно, когда помнят о твоих слабостях, – сказал Глеб, выбираясь из машины.
– Я все делаю от души.
Заснеженный двор. У дощатого забора протянулись веревки с задубевшим, словно отлитым из матово-белого стекла бельем. Глаза Глеба просияли, и он, утопая в снегу, двинулся к веревкам. Крапивин, застыв в удивлении, остался стоять возле машины.
– Ты что задумал, Глеб?
– Сейчас увидишь.
Сиверов снял с веревок пару новеньких деревянных прищепок и, сжимая их в кулаке, вернулся к автомобилю.
– Теперь, Крапивин, ты отыщешь мне с десяток канцелярских кнопок. Только смотри, не новомодных, не фирменных, а штампованных – из жести, пару проводков по метру каждый и пару кусков хозяйственного мыла.
– На хрена тебе все это сдалось?
– Если прошу, значит, нужно.
Глеб поправил кепку и вновь прошмыгнул мимо дежурной. Крапивина пришлось ждать недолго. Вскоре он вернулся с тремя кусками хозяйственного мыла, разноцветными проводками, коробкой отечественных канцелярских кнопок.
Глеб запаковал это сомнительное богатство в портфель и поинтересовался у Крапивина:
– Машина хоть не краденая?
– Разводная, чеченские бандиты за долги отписали, – отвечал полковник.
– Нигде в компьютерах не числится?
– Информация о том, что Дебилюнас убит, никуда не просочилась. Голову даю на отсечение.
– Тогда я укладываюсь спать.
Глеб перешел во вторую комнату номера и, не раздеваясь, улегся на широкой двуспальной кровати прямо посередине, всем своим видом показывая, что полковнику здесь места не найдется.
– На этом, Глеб, моя помощь заканчивается, – Крапивин присел на край прикроватной тумбочки.
– А что ты еще хотел сделать?
– Билеты я тебе не, взял, оформишь их сам.
– Понял уже.
– Не мог я рисковать, светить своих людей. Дело, сам понимаешь, серьезное…
– Можешь мне не объяснять. Только смотри, в Пулково ты должен встретить меня сам, со своими людьми.
– За мной дело не станет, – твердо пообещал полковник ФСБ.
– А теперь оставь меня одного, – попросил Сиверов. – Я привык спать в одной постели только с женщинами.
Полковник Крапивин пожелал доброй ночи и вышел из спальни.
Глеб лежал с широко открытыми глазами, глядя на поблескивающий серебром и золотом потолок, на искрившиеся подвески люстры. Он чувствовал: все пройдет хорошо и удачно, без сучка и задоринки. Сиверов уже успел распланировать операцию от начала и до конца. Места для неожиданности почти не оставалось, и проблема теперь заключалась только в безукоризненном техническом исполнении.
