Северокорейская денежная реформа 2009 года тоже начала разворачиваться по этому хорошо известному сценарию. 30 ноября в 11:00 утра население Северной Кореи узнало, что старые банкноты выводятся из обращения. Как это часто бывает, обмен сопровождался деноминацией: объявлялось, что десять «новых» вон будут эквивалентны тысяче «старых» («зачеркивание двух нулей»). Если бы деноминация прошла так, как изначально планировалось, это сделало бы розничные цены примерно такими же, какими они были в начале 1990-х, непосредственно перед крахом государственной экономики. Скорее всего, это не было случайным совпадением: организаторы реформы хотели показать, что, мол, отныне все опять будет по-старому, как оно было во времена Ким Ир Сена.
Смена банкнот должна была завершиться через неделю, причем изначально разрешалось обменивать не более 100 000 «старых» вон на человека (на тот момент сумма эта была эквивалентна $30 по текущему курсу). Все, что превосходило этот лимит, обменивалось с понижающим коэффициентом. После того как было передано сообщение о реформе, в стране предсказуемо началась паника, поскольку многие северокорейцы, особенно те, кто работал в частном секторе, имели на руках значительные суммы наличности в местной валюте. Собственно говоря, на максимальное разорение таких полуподпольных миллионеров реформа и была изначально направлена: ее главная политическая задача заключалась в том, чтобы нанести сокрушительный удар по частной экономике, разорив большинство ее участников.
Однако у северокорейской денежной реформы 2009 года была одна поразительная особенность, которая обрекала ее на провал. Было объявлено, что все сотрудники государственных организаций и учреждений будут отныне получать заработную плату в новых купюрах, но в прежнем номинальном размере. Это означало одномоментное повышение зарплаты в 100 раз (то есть на 10 000 %). Возьмем, например, квалифицированного рабочего, который послушно появлялся на своем давно остановившемся заводе и до денежной реформы получал 3500 вон в месяц. Предполагалось, что после реформы рабочий будет получать те же самые 3500 вон в месяц, но уже в новых купюрах, покупательная способность которых теоретически должна была быть в 100 раз больше! Например, цена на рис была тогда официально установлена на уровне 22 «новых» вон за килограмм, в то время как до реформы она составляла 1800–2000 «старых» вон за килограмм. Некоторое время иностранные наблюдатели были озадачены таким, казалось бы, иррациональным шагом, последствия которого – взрыв гиперинфляции – были слишком очевидны, и рассуждали о «тайном плане Ким Чен Ира», а то и просто отказывались верить первым сообщениям о якобы ожидающемся повышении всех зарплат в госсекторе на 10 000 %. Однако вскоре стало ясно, что никакого «тайного плана» нет и что сообщения действительно являются чистейшей правдой. Очевидно, что люди, которые одобрили план денежной реформы, не понимали, что одномоментное повышение всех зарплат в 100 раз приведет не к существенному повышению уровня жизни, а к инфляционному цунами.
Дело тут не в неграмотности северокорейских финансистов, они как раз неплохо знают свое дело. К тому времени денежные реформы в Северной Корее уже проводились неоднократно, да и об опыте подобных реформ в иных странах северокорейские специалисты были неплохо осведомлены. Можно предположить, что авторы плана изначально намеревались следовать устоявшейся и проверенной схеме и провести стандартную конфискационную реформу, при которой государство конфисковало бы значительную часть наличной денежной массы, а зарплаты и цены в розничной торговле были бы снижены синхронно. Кажется очень вероятным, что в последний момент кто-то очень важный вмешался в работу экспертов и приказал кардинально переработать план, потребовав не менять зарплату в госсекторе.
Человек, предложивший это, был невероятно наивным в вопросах экономики и не понимал, что деньги нельзя просто напечатать. Иначе говоря, этот важный человек искренне полагал, что можно росчерком пера увеличить зарплаты в 100 раз, запретить частной торговле продавать товары дороже установленной государством цены и приказать полиции ловить тех, кто все-таки продает дороже положенного – и в результате уровень жизнь работников госсектора вырастет ровно в 100 раз, а рабочие вернутся на заводы, с которых ушли в 1990-е. Не стоит удивляться такой наивности. Учитывая то, как устроено северокорейское государство, можно сказать, что данное решение должен был инициировать (или, по крайней мере, лично и недвусмысленно одобрить) сам Ким Чен Ир. Полководцу никогда в жизни не приходилось беспокоиться о том, чтобы платить за продукты или копить на новую машину. Ким Чен Ир был мастером мирового уровня в делах дипломатии, но в то же время он имел репутацию человека, до смешного некомпетентного в вопросах экономики, – и денежная реформа 2009 года только подтвердила это. То обстоятельство, что Ким Чен Ир тогда оправлялся от недавно перенесенного инсульта, как можно предполагать, ясности его мышления тоже не способствовало. Легко представить себе, как Полководец, ознакомившись с планом реформы, сказал задумчиво: «А как же работники государственной промышленности? Не должны ли мы по достоинству оценить заслуги тех людей, которые вопреки всему в дни “Трудного похода” остались верны принципам социализма? Почему бы не увеличить им зарплату, чтобы они после реформы жили лучше, чем спекулянты с черного рынка?» Можно предположить, что чиновники едва ли решились бы объяснять Полководцу, к каким катастрофическим последствиям неизбежно приведет подобная щедрость: попытки спорить были опасными (впрочем, как мы увидим, молчание им тоже обошлось весьма дорого).
Как ни странно, о денежной реформе не упоминали открытые северокорейские СМИ. Вся информация и инструкции доходили до северокорейского населения по закрытым каналам: посредством объявлений, размещенных у входа в банки, передач по кабельному радио, через «народные группы» инминбан, руководительницы которых получали соответствующие циркуляры. Понять причины такого молчания трудно, но смысл этой политики совершенно точно не заключался в желании скрыть происходящее от внешнего мира. Дело не только в том, что вся информация о происходящем уходила за рубеж в режиме реального времени благодаря распространению в приграничной полосе китайских сотовых телефонов, но и в том, что иностранцам о денежной реформе как раз сообщили – официально и довольно детально. Во-первых, иностранным посольствам и представительствам были разосланы соответствующие извещения. Во-вторых, о реформе писали как раз в тех – и только тех – средствах массовой информации, которые недоступны среднестатистическому северокорейцу и предназначены исключительно для иностранной аудитории – например, в газете «Чосон синбо», которая издается северокорейскими властями в Японии и адресована проживающим там этническим корейцам.
То, что происходило в первые часы после появления сообщений о реформе, было в целом вполне стандартным для подобных мероприятий: люди бросились спасать свои сбережения, началась паническая покупка всего, что только можно было еще купить на старые купюры. В общем, именно этого и следовало ожидать, но масштабы паники и накал страстей на этот раз оказались несколько необычными. Чтобы сгладить ситуацию, власти немедленно начали пересматривать правила в сторону смягчения, увеличивая лимиты на обмен и упрощая его условия, но это не помогло. Объявив о денежной реформе, власти также заявили, что отныне начинает в полном объеме функционировать централизованная карточная система пэгып. Остается только удивляться тому, что правительство КНДР всерьез рассчитывало за несколько дней заново запустить эту систему после того, как она на протяжении почти 15 лет работала только в некоторых районах и не в полном объеме. Для этого у правительства не было никаких реальных возможностей.
