Я поблагодарил за совет. Он ушел. И я, не изменив ни слова, сдал сочинение. Получил четверку вместо пятерки. И отправился сдавать устные экзамены. Мы переходили от стола к столу. Математика, физика, химия. Последним был экзамен “Польша и современный мир”. Рядом с моим учителем обществоведения, который молчал как рыба, сидел представитель общества. Я сел напротив. Лицо интеллигентское, руки как будто бы рабочего. Седина. Но, что самое важное, красный треугольник на рубашке. Это значило, что человек был политическим заключенным до прихода советской власти. То есть коммунист, но настоящий, из тех, кто платил за свой коммунизм.
Ну, он начал:
– Фамилия?
– Зайдшнур.
– А-а! Зайдшнур, где вы были во время войны?
– В Советском Союзе.
– Служили в армии?
Мне пришлось признать, что не служил; это не сходилось с моими документами, которые я купил, чтобы попасть в школу ускоренного обучения, и согласно которым я был на три года старше, чем в реальности.
– Почему?
Я только пожал плечами. Он не задерживался, пошел дальше, в том же темпе. Вопрос, вопрос, вопрос.
– Сколько республик в Советском Союзе?
– Пятнадцать.
– Что такое “Шестнадцатая республика”?
– Нет “Шестнадцатой республики”.
– Я не это спросил. Я спросил: что такое “Шестнадцатая республика”?
Я сказал, что это выражение, принятое польским подпольем и означающее, что Польша теряет независимость и в реальности становится частью СССР. Он кивнул.
– Что такое колхоз?
Я процитировал определение из советского законодательства, которое изучал в Самарканде.
– А что такое кибуц?
Я чуть слетел со своего стула от удивления. Вот образованный черт! И ответил шуткой:
– Это палестинское издание колхоза.
Мы оба улыбнулись.
– Ну что ж. Какую отметку вы бы сами себе поставили? Или по-другому спрошу: чем вы собираетесь заниматься после матуры?
Ждал, конечно, ответа: пойду на такой-то факультет. А я ответил по-другому:
– Я уезжаю из Польши через две недели.
– Куда собираетесь?
– В конечном итоге – в Палестину.
– Так что же, вы – еврейский националист?
– Да, я еврейский националист.
И вдруг улыбка с него слетела.
– А как это соотносится с лояльностью по отношению к народной республике?
– Еврейский националист может быть лояльным гражданином народной республики.
– Спасибо.
– Спасибо.
Я вышел, меня окружили мои товарищи по классу.
– Что происходит? Тебя он держал куда дольше, чем любого из нас.
– Я, кажется, срезался, я сказал им, что я еврейский националист.
– Ты что, с ума сошел? Ты с кем играешь? Ты знаешь, что это значит? Понимаешь, что он с тобой сделает?
– Что сделает, то сделает.
После мы выстроились в ряд перед экзаменационным комитетом, и нам начали зачитывать результаты. Я был последним: в польской транскрипции Зайдшнур начинается с Z. Результаты: сдал. Отлично. Времена, конечно, были еще диетические, эпоха Гомулки.
Несколько человек срезалось, но успешно сдавшие экзамен отправились выпить вместе в ближайший ресторанчик. Собрали все деньги, которые у нас нашлись в карманах, купили себе бутылку водки и бутылку вина. Потому что по законам польского скаутского движения запрещалось пить водку. А я и еще трое одноклассников были скаутами. Вдруг появился хозяин заведения (у заведений были еще хозяева, а не правительство) с огромным подносом сэндвичей. Мы закричали на него: “Нет-нет, мы не заказывали”. Потому что денег уже совсем не осталось. На что он улыбнулся широкой улыбкой: “Это от заведения. Панове после матуры?”
И мы начали пировать. Первый тост произнесли за счастливую жизнь всем нам и за лучшее будущее. Выпили. И тогда я встал и сказал:
– Я уезжаю из Польши через две недели. Вы знаете, куда я еду, вы знаете, зачем я еду. Об этом мы не раз говорили на переменах. Вы все будете обмениваться адресами, чтоб навсегда осталась связь. Я не смогу дать вам мой адрес, потому что не знаю, где буду жить. Могу только пожелать вам всего наилучшего.
В ответ поднялся один из моих одноклассников, теперь уже бывших. Его звали Збышек, лицо до сих пор помню. И сказал:
– Я антисемит. Вы все знаете. И ты, Теодор, конечно, знаешь. Но я хочу сказать, что я перестану быть антисемитом, если встречу еще таких евреев, как Теодор. За вашу и нашу вольность.
Я помню, что тогда расчувствовался. Я рос в мире, в котором плохие отношения между евреями и поляками были частью жизни. Считалось нормальным, что евреи не жалуют поляков, а любой поляк не любит евреев, хотя на самом деле это было не так: мама часто вспоминала, что один из виленских профессоров, поляк, дворянин, протестовал против системы, согласно которой еврейские студенты должны были стоять в то время, как поляки садились. Профессор тоже перестал садиться и изо дня в день читал свои лекции стоя. Позже он спрятал у себя в имении несколько семейств еврейских и спас их этим. Так что было и это, и это. Но большинство, по-видимому, действительно не любили евреев, не зная их. И напряжение было взаимным.
Я же во время пребывания в Польше научился уважать поляков очень. Да, когда два народа живут в одном и том же месте, нет нужды во взаимной любви. Но уважение нужно, и уважения – хватит. Я уважал поляков за укорененную демократию, за то, что их шляхта избирала своего короля во времена, когда в Европе ничего подобного не было. И я научился их любви к свободе, готовности подставить глотку под нож, если надо защитить патриотические принципы.
Но мне предстояло с Польшей расстаться. Тем более что польское правительство старалось не препятствовать выезду евреев за границу; их осталось в Польше около двухсот тысяч из трех миллионов, но все равно многие считали, что это слишком много. Чем меньше евреев останется, тем лучше. Со своей стороны мы создали сильную подпольную организацию, которая занималась нелегальной переброской людей за рубеж; мы имели даже вооруженную самооборону, членом которой я, конечно, стал. К моменту завершения моей учебы отец уже выехал во Францию; мы отправились вслед за ним.
Идея была, разумеется, в том, чтобы через Францию попасть в Палестину. Но на подступах к Палестине стоял тогда английский флот и не пускал никого. Еще шла эта отчаянная борьба, в которую я в конечном итоге ввязался сам. Рассуждал я примерно так: английский флот сидит, где не надо, и не дает нам прорваться на родину. Значит, надо выбить этот английский флот оттуда и убрать всех этих сволочей, которые нам мешают. Правда, позже выяснилось, что среди горячих, завзятых членов молодежного сионистического движения, в том числе его руководителей, было немало таких, кто ушел в Америку. Я до сих пор не понимаю, как они могли.
