На что они зааплодировали.
А когда мне исполнилось восемьдесят, я принял решение перестать быть ректором. Ну, нельзя оставаться вечно. И для университета не так уж хорошо, если старый ректор умирает на своем посту; надо поставить молодого человека. Мы долго искали, и в конечном итоге я понял, что лучший из моих деканов, как раз возглавляющий культурный менеджмент, – идеальный человек для ректорства. Идет у Сергея Зуева все очень хорошо, на мой взгляд.
В России, когда люди теряют работу, идут на пенсию, это великое несчастье для многих. Они воспринимают это как жизненный кризис и черт-те знает что. Чуть ли не в сумасшедший дом попадают из-за этого. В Англии выход на пенсию – совершенно нормальное явление. И большинство академиков ждет этого дня, чтоб начать играть спокойно в гольф и чтоб им не мешали ездить по миру. Это, конечно, связано с тем, что у нас в Британии приличная пенсия. У меня же все вышло по-другому. Не по-русски и не по-английски. Я начал создавать университет, когда был в пенсионном возрасте. И ушел, когда настало время передавать бразды, а не когда возраст велел.
Насколько это было сделано вовремя, показала история с попыткой уничтожить нашу Школу – вслед за Европейским университетом в Санкт-Петербурге. У них в 2016-м под ложными предлогами приостановили лицензию на образовательную деятельность, у нас в 2018-м отобрали государственную аккредитацию, что чуть легче, но лиха беда начало, есть такое русское присловье. Мы решили, что не будем сдаваться, подняли шум, начали борьбу. Я, конечно, тоже делал все что мог, поддерживал словом студентов, встречался с важными людьми. Но огромную роль сыграли молодые деканы и ректор. И мы в короткие сроки собрали и в августе 2019 года подали в Рособрнадзор все необходимые документы для возобновления аккредитации. (Кстати, и Европейский университет вернул себе все образовательные права.) Больше того, мы в этот трудный период получили новое здание и переехали в него, в самый центр Москвы, в Газетный переулок. И библиотеку снова отстроили! Кстати, и Европейскому университету тоже вернули все документы, чему я рад несказанно.
Что еще сказать?
Живу я в основном в Москве. Хотя езжу систематически в Англию, поскольку моя жена осталась в Кембридже. Мы, как это называется в Англии, академическая пара: наша академическая работа определяет, где мы живем.
Да, и еще. Может быть, главное.
Я – счастливый человек.
Почему счастливый?
Потому что мне всегда было интересно. Я делал только то, что хотел. Сделал много такого, чего от меня не ждали.
Так что с биографической точки зрения я оптимист. С точки зрения развития мира я пессимист.
В течение последнего десятилетия (а то и двадцатилетия) мир начал сползать в какую-то чехарду ужасов. Если бы кто-нибудь десять-двадцать лет тому назад сказал бы моим друзьям и мне, что в ближайшем будущем войн будет больше, а не меньше, что бедность останется нормой, что часть населения будет голодать, даже в слишком богатых странах, я бы сказал, что он сумасшедший.
И то, что лично у меня жизнь получилась, дает мне чувство вины. Которое, между прочим, сопровождало меня всегда.
В какой-то мере, я думаю, именно из-за этого я так резко кидался на каждое дело, которое казалось мне недоделанным, чтоб лично, а не через разговорчики, присутствовать здесь и сейчас. Моя любимая фраза: “Невозможного нет, есть только трудное”.
Вместо послесловия
Чем отличается автобиографическая повесть от мемуаров? Краткостью. Чем – от научной проработанной истории? Вольностью. В центре рассказа – герой, проходящий сквозь время, а не события истории как таковые. Важно, как они сформировали личность, а как выглядела объективная картина той эпохи – можно узнать у историков.
Тем не менее, чтобы понимать контекст, какая-то историческая канва нужна. Тех, кто не любит читать послесловия и предпочитает им картинки, отошлём к мультимедийному проекту, который сделали магистранты Высшей школы экономики, на программе под пугающим постороннего названием “Трансмедийное производство в цифровых индустриях”
[2].Остальным предложим краткий очерк, дайджест того, “как оно, собственно было”. Попутно будем называть книги и ресурсы, из которых обо всём можно узнать подробнее. И добавим характерные цитаты из разнообразных шанинских интервью, где он чуть подробнее или чуть иначе рассказывает о ключевых местах и датах своей жизни.
Итак, что из себя представляло Вильно в год и день рождения Теодора Зайдшнура, будущего Теодора Шанина: 29 октября 1930 года?
До 1918-го город назывался Вильна, в женском роде, во времена литовской независимости и в советский период он становился Вильнюсом, а в промежутке между 1919-м и 1939-м его именовали в среднем роде: Вильно.
Государство тоже часто меняло статус и название.
В годы Первой мировой войны Литва, частью которой тогда была Вильна, полностью оказалась под немцами и фактически перестала быть частью Российской империи. В сентябре 1917-го состоялась Литовская конференция, избравшая национальный Совет Литвы во главе с Антанасом Сметоной; конференция постановила учредить независимое литовское государство со столицей в Вильнюсе. В декабре оно было провозглашено, в феврале 1918-го в Вильнюсе был подписан Акт независимости Литовского государства, в июле Госсовет учредил конституционную монархию и предложил корону принцу Вюртембергскому Вильгельму фон Ураху. Монархией Литва пробыла недолго, уже в ноябре она получила Временную конституцию, а в конце года, после ухода немцев и кратковременных сражений с Красной армией, образовалась Литовская советская республика. В 1919-м она еще раз переобустроится, на сей раз в Литовско-Белорусскую ССР. Сокращенно – Литбел.
Вскоре территория Литбела будет взята польскими войсками, в 1920-м Советская Россия признает независимость Литвы и передаст ей Виленский край. И опять ненадолго. 12 октября 1920 года край будет объявлен Срединной Литвой, которая в 1922-м станет воеводством в составе Польской республики. В 1926-м власть снова возьмут националисты во главе со Сметоной. В 1938-м Польша ультимативно потребует отдать ей Виленский край и Литве придется подчиниться.
Так что Теодор родился на территории неустоявшейся страны, в городе с размытой государственной принадлежностью: то российской, то немецкой, то советской, то литовской, то польской. Это не могло не сказаться на самосознании виленчан. Как перемешиваются языки, так перемешиваются и текучие границы; вырасти “патриотом своего отечества” Шанин не мог, потому что отечество постоянно менялось. Зато город – если не считать названий – оставался неизменным, он-то и был настоящей Родиной
[3].
