Кто-то кашляет. «Если я принимаю Тело Господне, то я несу огромную ответственность, и потом что-то со мной происходит, – теперь еще громче произносит пастор. – Это, в конце концов, не какой-то духовный аспирин, который я тут проглатываю! Если я прихожу к трапезе Господней, то я перестаю быть хозяином самого себя и признаю: Ты, Христе, руководитель и глава моей жизни! Ты можешь распоряжаться мной, я отдаю себя тебе! – Его голос громко раздается в церкви. – Аминь!»
«Аминь!» – отзываются люди на скамьях, затем папа играет мелодию на органе. Я вижу его, сидящего там, наверху, совсем маленьким за своим органом и хотел бы, чтобы он сейчас был рядом со мной и помог бы мне ослабить узел на этой проклятой бабочке. Когда пастор не смотрит на меня, я пытаюсь сделать это сам, но узел завязан слишком туго. Я тяжело дышу и чувствую, что вспотел. Свеча в моей руке тоже меня раздражает, кроме того, я всегда думал, что на мессах большую часть времени сидят, а я вынужден тут стоять. Мой папа доиграл, и вот пастор берет золотую чашу и передает ее Ахиму, стоящему первым в нашем полукруге. Ну, значит, дело идет к концу, супер!
«А теперь повторяй за мной, Ахим, – говорит пастор, берет из чаши гостию и держит ее перед своим носом. – Господи, я верую в Тебя!»
«Господи, – говорит Ахим и поднимает руки, расположив их в форме чаши, еще выше. – Я верую в Тебя!»
Пастор кладет гостию в руку Ахима, Ахим смотрит на нее, потом смотрит на своих родителей, сидящих в первом ряду. Они живут в очень большом доме, совсем недалеко от церкви, и их шикарная машина всегда прямо-таки сияет.
Папа Ахима – политик, сейчас он улыбается, а его мама смахивает слезу с щеки, потом Ахим засовывает гостию себе в рот. В церкви воцарилась тишина, и я наблюдаю за тем, как остальные дети глядят на Ахима. Что же такое происходит? Ахим жует гостию и при этом закрыл глаза. Вот, проглотил ее и… открывает их снова.
И что? – хотелось бы мне спросить, ты что-нибудь, наконец, ощутил? – но на мессе нам не положено задавать вопросы, так сказала Николь. Передо мной еще одиннадцать детей, а за ними должен идти я. Все, что мне надо сделать, – это сказать, что я в Него верю, а потом и я смогу наконец принять Тело Христово. Теперь очередь Стеллы, но и тут ничего не происходит: она получает гостию, жует ее, глотает, потом пастор переходит со своей чашей к соседу Стеллы. Передо мной еще десятеро, а моя бабочка что-то жмет все сильней. Что же я скажу, когда он подойдет прямо ко мне? Ох, осталось всего девятеро, дело принимает серьезный оборот. Должен ли я просто повторить все это? Довольно ли сказать: «Господи, я верую в Тебя»? А если нет, то это, значит, ложь, и меня за нее накажут? Тогда мне что – опять идти в исповедальню? Осталось восемь человек, о Небо, теперь уже отступать некуда, не так ли? Это как на американских горках с пятикратной петлей – если оказался наверху, тебе и сигать вниз? Бог мой, что же мне делать?
Минуточку – Бог? А ведь это мысль! Почему бы мне попросту не попросить Его прямо? Я ведь все уже заучил: как складывать руки, закрывать глаза и мысленно говорить с Ним. Под платком, который защищает мои руки от горячего воска, так и так мои руки сложены вокруг свечи, а пастор отвлечется и не заметит, если я прикрою глаза… Итак: – Привет, Бог! Я – Филипп Мёллер, сын твоего органиста. Ты меня слышишь? Эй?
Никакого ответа, но Николь ведь говорила, что у Бога нет обычного голоса, так что следует прислушиваться к самому себе. Ну ладно, еще разок: – Ау, Бог?! Я не знаю, можешь ли Ты меня слышать, но у меня к тебе парочка вопросов. Как Ты можешь видеть, я здесь, у Тебя дома, и сегодня могу в первый раз есть Твоего Сына. Раньше я думал, что это просто так говорится, но твой священник только что сказал, что это на самом деле! Это правда?
Я глубоко вслушиваюсь в самого себя, сосредоточиваюсь как могу, но не слышу никакого ответа. Но мои родители всегда были правы, значит, то, что мне предстоит есть, – это не мясо и не кровь.
Видно, так и есть. Осталось восемь детей.
И все-таки было бы неплохо, Бог, если бы Ты мне ответил. Понимаешь, ведь я должен перед всеми сказать, что я в Тебя верю, вот почему мне хотелось бы это знать. Эй?
Я крепко зажмуриваюсь, хотя, увы, нельзя заткнуть уши. Но, к сожалению, не слышу никакого ответа! Лишь голоса других детей, говорящих, что они в Него веруют, все приближаются.
Ох нет, было бы неприятно именно сейчас упустить свой шанс. Но, по счастью, передо мной идет Юлия, а у нее такой высокий голос, что от него никуда не денешься, но зато можно еще разок попробовать.
Бог, ау? Здесь все еще Филипп Мёллер. Не мог бы Ты совсем коротко мне ответить – гостия сейчас состоит из хлеба или из мяса? Если ты не можешь сказать прямо, пошли мне какой-нибудь знак, что ли, ну как в Библии. О’кей?
Я открываю глаза, но все как прежде, никакого знака, черт! К тому же передо мной – всего семеро.
Эх, мне жаль, что я Тебя беспокою, но время торопит, и прежде чем я скажу перед всеми, что верую в Тебя, мне бы хотелось немножко поговорить с тобой. Ау, Бог?!
Еще шестеро детей.
А как насчет той моей исповеди? Это плохо, что я соврал пастору? Честно говоря, это была ложь по необходимости, ведь он так и так хотел что-то услышать!
Пятеро.
О’кей, я признаюсь, что недавно в супермаркете у кассы стащил шоколадку, но это же пустяк, они там всегда лежат, такие аппетитные, а мама с папой мне никогда их не покупают. Такое вот дело – я украл, но клянусь, что больше никогда так не поступлю!
Теперь передо мной четверо.
Бог, ну скажи же мне хоть что-нибудь! Ты думаешь, мои родители достаточно обо мне заботятся? Они, конечно, классные, но до того, как они умрут, я уже вырасту.
Трое.
Ну ладно, раз Ты не хочешь об этом говорить, давай не будем. Я вот сейчас попробую гостию, а там поглядим, что будет дальше, да?
Двое.
Придется мне слегка соврать пастору, ведь я сейчас вообще не знаю, во что мне верить. Но если гостия подействует, то… то я поверю в Тебя, обещаю!
«Господи, – раздается рядом со мной высокий голос Юлии, – я верую в Тебя».
«Ну, Филипп! – Пастор вынимает из золотой чаши одну гостию и держит ее перед моим носом. – Теперь и ты повтори за мной: Господи, я верую в Тебя!»
«Хорошо. – Я вижу своего папу, который стоит на хорах, облокотившись на перила. Он специально встал, и, хотя он так далеко, я вижу, что он улыбается. – Господи, – говорю я и складываю ладони чашей, – я верую в Тебя!»
Теперь посмотрим, что произойдет. Гостия легкая, ничем не пахнет и сразу прилипла к моему небу. Она не из мяса, но все же я зажмуриваюсь и вслушиваюсь в себя. Может, пастор прав, и я сейчас почувствую, как гостия преобразилась, и вдруг услышу Бога.
