Всё время после тура Devotional они проводили только вместе, почти не соприкасаясь с внешним миром, как будто в своём пузыре. «Это вот то, что я для себя создал, – признавался он. – Ну, понимаете, я предпочёл отстраниться от людей и от мест, всё из-за того, что все хотят со мной дружить, потому что я из группы Depeche Mode или как-то так. И это я использовал в качестве предлога, когда стал употреблять героин, и мне какое-то время никто не был нужен. Солгу, если скажу, что какое-то время мне не было прекрасно. Но, как вы понимаете, любая новинка, если ею злоупотреблять, приедается, и чувства – тоже. Я практически дошёл до той стадии, когда для своего окружения выбирал людей таких, чтобы они этот эффект усиливали. Ну и я чувствовал себя, типа, ну вот так вот, чувак, сам понимаешь…
Но смысл в том, что я просто не хотел завязывать. Я думал, что могу контролировать себя. Думал, ну, может, от случая к случаю можно употреблять, на вечеринке там, но вот вечеринки длились по месяцу. А месяц спустя я сидел, дрожал и недоумевал: а что вообще произошло-то?»
Гаан попал в неприятную ловушку: употреблял, ничего не чувствуя. «Героин перестал работать подолгу, – рассказывает он об этом отупляющем периоде своей жизни. – Ты всегда хочешь того же кайфа, что был в первый раз и который исчезает очень быстро. А потом приходится бороться с постоянной депрессией и искать средства и пути достать и уколоться».
Вернувшись в Лос-Анджелес, певец, находившийся в полу-коматозном состоянии, удалился на безопасную территорию, окружённый людьми, которые постоянно заглядывали к нему. Это была смешенная компания из приятелей, дилеров и подхалимов. «Было правда странно, – вспоминает Гаан. – Мы никогда одни не жили, всегда рядом кто-то был. Я не возражал, я люблю компанию. В то время я романтически фантазировал о смерти и просто о том, чтобы исчезнуть. В то время это было частью рок-н-ролльной фишки, это просто я так себя ощущал. Мне не нравилось, кем я стал, но как из этого выйти я не знал. Но в то же время что-то во мне хотело жить. Когда я был в одиночестве, я испытывал сильный страх».
Тем не менее, когда Гаан кололся, он хотел быть один. «После тура Violator я уже не был наркоманом за компанию, я уже употреблял в одиночестве, дома в Лос-Анджелесе. У меня там для этого было специальное помещение, которое называли Синей комнатой, и это действительно была кладовка синего цвета, где я запирался». Тереза и её лучший друг Киппи, который жил под одной крышей с супругами, однажды постучался в дверь: не надо ли чего? Гаан: «Помню, Курт про то же самое говорил, что у него была кладовка под лестницей. У меня там было достаточно места. Я заходил туда со свечкой и ложечкой – и все дела».
Как и Кобейн, певец обладал достаточными средствами, чтобы пристраститься настолько, насколько выдержит тело. «В определённом смысле мне было гораздо сложнее достичь полного днища, – объясняет он, – потому что деньги, блин, постоянно ко мне рекой текли. И дилеры шли косяком. Вплоть до последнего года дилеры меня не оставляли. Начали уходить, только когда мои наркопроблемы стали привлекать внимание прессы. И они просто испугались».
В такой наркосреде Гаан не мог уже нормально себя вести, даже когда в гости приезжал его сын Джек. «Обычно когда он приезжал ко мне, я на какое-то время завязывал и как-то себя собирал в кулак. Но дошло до того, что мне один раз стало так плохо, что я позвонил моей маме и говорю: вот, мам, Джек через пару дней пожить приедет, а я, говорю, грипп такой схватил страшный, что ничего делать не могу, не поможешь? Врал, конечно. Тогда вообще врал беспрестанно.
Она приехала, а я старался все повседневные дела делать: вставать утром, варить яйцо ему, да и вообще старался быть отцом. Но я, конечно, дурил себя. Обманывал и сына, и маму. И понимал это.
Однажды вечером, уложив спать Джека и дождавшись, пока мамочка заснёт, я взял все свои причиндалы и вмазался прям в гостиной. И вырубился – лёгкий передоз. Проснулся на кровати. Уже день, голоса из кухни слышны. Я подумал, блин, я ж дерьмо всё своё там оставил.
Короче, я вскочил в панике, побежал в гостиную, там, конечно, ничего не осталось. Я побежал на кухню, где сидели мама с Джеком, и говорю: мам, а куда делись мои вот эти вот вещества все? Она сказала, что выбросила их в мусорку на улице. Я выбежал на улицу и притащил в дом шесть чёрных мешков с мусором. Ну вот представьте себе такое безумие, я при сыне и маме – которая, как я тогда считал, ничего не знает о том, чем я тут занимаюсь – притащил домой шесть мешков с мусором, из которых пять не наши даже, а соседские, и вывалил на пол в кухне. И лазаю на коленях, ищу в мусоре то, что мне надо. Нахожу, запираюсь в ванной, вмазываюсь. Вскоре слышу стук в дверь. Дверь растворяется, появляются мама с сыном, а я валяюсь на полу с ранами открытыми и всем таким. И говорю: ну, мам, ты не то подумала, наверное, я тут просто принимаю стероиды для голоса… Вот такая вот ахинея у меня изо рта вылетает. Потом мы с мамой глядим друг на друга, и я говорю: мама, я наркоман, зависимый от героина. А она говорит: милый, я знаю.
Джек отводит меня за руку в свою комнату, сажает на пол и говорит: “Папочка, я не хочу, чтоб ты болел дальше”. Я говорю, что сам не хочу уже болеть. “Тебе, – говорит он, – надо к доктору”. Да, говорю, точно.
Ну и, как мне кажется, мама всё-таки позвонила Джоанн. Она приехала, забрала Джека, и потом я не видел их очень долго. Моя мама побыла со мною, чтобы привести меня в порядок. Она говорила: “Мы не хотим, чтобы ты умер”. Но это меня не остановило, не остановило это меня».
Уязвлённый тем, какой ущерб семейным отношениям он наносит, Гаан снова попробовал завязать – в Рождество 1994 года. «Неделю я пролежал на кровати, как зомби. Потом однажды вечером обратился к Терезе: мне нужно помочь. Так я впервые отправился в рехаб».
В следующие 12 месяцев певец периодически отмечался в клинике, живя в странном сочетании обмана себя и сознательного вранья людям. Он заявляет, что «каждый раз, когда я пытался протрезветь и очиститься, Тереза не переставала принимать сама, чтобы мне помочь. Вот тогда-то и стало ясно, что всё кончено. А нашего брака всё равно уже не существовало в действительности. Мы виделись время от времени, вот и всё. Она не употребляла как я, регулярно. Но в рехабе сказали, что бросить должны оба, если один не бросит – то у другого ничего не получится. Я думал, мы любим друг друга. Теперь думаю, что эта любовь была односторонней».
Однако явное отсутствие со стороны Конрой необходимой поддержки – это не только эгоизм наркомана; у неё ведь не было никаких оснований доверять благим намерениям Гаана. В конце концов, в Лос-Анджелесе давно сложилась крепкая культура поп-звёзд, актёров и прочих знаменитостей, которые то ложатся в рехабы, то выписываются, и все друг другу про это беспрестанно лгут и преувеличивают. Гаан признавался, что несерьёзно относился к программам рехаба: «Я приходил на собрания, вмазавшись и кайфуя по первое число, и таким вот был среди трезвых. А вы себе даже представить не можете худшего места, чем это, для вмазанного. Я уходил в туалет и, возвращаясь, воздевал руки, заявляя: я чист уже 30 секунд! Издевался, конечно. Но – над собою».
