Леонард был счастлив. Это было что-то новое, в чём он прекрасно отдавал себе отчёт, но предпочитал лишний раз об этом не задумываться, чтобы ненароком этими мыслями не вогнать себя в старое, так хорошо ему знакомое состояние несчастья. Он не хотел искушать судьбу: «Бог может забрать это у меня» [1]. Депрессия и тревога так долго были важной частью его личности, что иногда казалось трудным отделить их от глубины и серьёзности его творчества. Они безусловно были движущей силой большинства его занятий в сознательном возрасте — как говорил Леонард, «двигателем моего интереса ко всему, что я исследовал: к вину, к женщинам, к песням, к религии» [2]. Женщины и наркотики, а также мантры, голодание и всевозможные виды физической и духовной самодисциплины, которыми он увлекался, доставляли удовольствие, но были в то же время паллиативами, лекарствами, попытками «победить дьявола, попытаться взять ситуацию под контроль» [3] — облегчить боль. Теперь боль исчезла. Иногда, посреди своих дел, он сам удивлялся тому, как без труда приспособился к этой новой лёгкости бытия и душевному покою.
Кроме того, в жизни Леонарда появилась новая женщина. Читатели этому не удивятся, но Леонард, казалось, был удивлён. Он думал, что с него уже хватит романтики — может быть, любовь испарилась вместе с депрессией и тоской. «Думаю, в старости становишься осмотрительнее, — говорил он. — Ну, то есть в старости ты одновременно становишься глупее и мудрее». Но во второй половине седьмого десятка он вспомнил, что сердцем не поуправляешь: «Думаю, человек всегда беззащитен перед такими чувствами» [4]. Его первая возлюбленная после монастыря, как и его последняя возлюбленная перед монастырём, была талантливой красавицей моложе его на двадцать пять лет: певица и пианистка из Гонолулу, выступавшая под именем Анджани.
Анджани Томас периодически работала с Леонардом с 1984 года, когда Джон Лиссауэр, продюсер альбома Various Positions, пригласил её спеть в песне «Hallelujah» и затем на гастроли. Хотя Леонард не чурался романов на рабочем месте, между ними ничего не было ни в туре 1985 года, ни позже, когда Анджани записывалась на альбомах I’m Your Man и The Future (её вокал слышен, например, в песне «Waiting for the Miracle», в которой Леонард, помимо прочего, сделал предложение Ребекке).
Где-то между записью этих двух альбомов Анджани переехала из Нью-Йорка в Лос-Анджелес и вышла замуж за юриста по имени Роберт Кори, работавшего в сфере шоу-бизнеса. Пока Леонард расставался с Ребеккой, прощался с музыкой и уезжал из Лос-Анджелеса, в жизни Анджани произошёл похожий перелом: её брак распался, и музыкальная карьера зашла в тупик. Но в отличие от Леонарда, как раз в это время сблизившегося со своим духовным учителем, Анджани в своём разочаровалась: она много лет была последовательницей Махариши Махеш Йоги и его техники трансцендентальной медитации. Анджани решительно порвала со старой жизнью и переехала в Остин, штат Техас, где купила домик и устроилась продавщицей в ювелирный магазин. В Остине было много клубов и музыкантов, но она не слушала даже радио в машине по дороге на работу. «Я выгорела, — говорит она. — Я хотела полностью убрать [музыку] из своей жизни». Прошло лет пять; однажды, в гостях у своей семьи на Гавайях, она увидела гитару в шкафу в своей старой спальне. Она взяла гитару и начала писать песни — «Материала [набралось] на два альбома, — вспоминает она. — Мне было тридцать девять лет, и я сказала себе: мне скоро сорок; если я не запишу эту пластинку, буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь». Она продала дом и вернулась в Лос-Анджелес примерно тогда же, когда Леонард вернулся из Маунт-Болди. Позже, когда их пути снова пересеклись, она сыграла ему одну из своих песен, «Kyrie»11551; песня ему понравилась, и он сказал, что ей стоит записать собственный альбом. Леонард и Анджани стали товарищами по музыке и любовниками; позже началось их музыкальное сотрудничество. Но пока что Анджани работала над своим альбомом, а Леонард над своим.
Леонард вернулся из монастыря в мир, имея штук двести пятьдесят новых песен и стихотворений разной степени законченности. Надо было решить, что с ними делать; идея пришла ему в голову на концерте классической музыки в конце 1999 года, в Лос-Анджелесе. Играл его крёстный сын — родной сын Шэрон Робинсон. В перерыве Леонард отвёл Шэрон в сторонку и сказал: «У меня есть кое-какие стишки, и я хотел бы, чтобы ты сделала со мной альбом» [5]. Не одну песню, не две, как раньше, а целый альбом. Предполагалось, что она будет сочинять музыку. В результате её вклад оказался гораздо больше. Как настаивал сам Леонард, Ten New Songs — в той же степени альбом Шэрон, что и его собственный.
Можно было ожидать, что первый альбом Леонарда после его возвращения в музыкальный бизнес будет весь о нём — что он спустится с горы, неся народам мудрость, начертанную на скрижалях, а от лица его будет исходить сияние. Он даже успел сам написать кое-какую музыку. Но то ли музыка Шэрон нравилась ему больше, то ли он предпочитал сотрудничать, а не работать в одиночку; вероятно, у Роси и Рамеша он научился и тому, что иногда следует отставить своё эго в сторону и впустить других людей. Ещё интереснее то, насколько Ten New Songs — женский альбом. В песнях Леонарда женщины были всегда, но обычно им отводилась роль бэк-вокалисток и муз. На этот раз он уступил женщинам почти всё. В одной песне альбома на гитаре играет Боб Метцгер (ставший мужем Леанны); ещё для одной песни аранжировку для струнных написал Дэвид Кэмпбелл; всё остальное сделали Леанна Унгар, которая занималась записью и сведением, и Шэрон Робинсон, которая спродюсировала альбом, написала аранжировки, сыграла почти на всех инструментах и сочинила музыку. Опираясь на эту мощную поддержку, Леонарду оставалось только спеть слова, над которыми он так долго и тщательно работал.
«Я бы сказала, что у Шэрон лучше всех получается сочинять песни с Леонардом, — говорит Леанна. — У неё, кажется, не было некоторых сложностей, которые были у других. Шэрон хорошо понимает, что именно Леонарду нравится петь, что у него хорошо получается спеть, и она пишет мелодии, которые отвечают этим условиям; она сочиняет для него самую прекрасную музыку. И иногда Шэрон понимает его тексты — в том смысле, что он даёт ей своё стихотворение, а она находит в нём фразу, из которой может получиться хороший припев, и строит песню вокруг неё. Я знаю, что между Леонардом и Шэрон хорошо налажена связь, обмен идеями».
Леонард и Шэрон не обсуждали альбом; они вообще не произносили слово «альбом». «[Нам было важно] сохранять какую-то неопределённость, — вспоминает Шэрон. — Может быть, мы делаем альбом, а может быть, и нет, не знаю». Леонард не хотел, чтобы на их процесс влияли чужие ожидания, особенно — ожидания людей из музыкальной индустрии. Они просто встречались и работали над песней — «по одной песне за раз, без суеты», — как будто это обычное дружеское развлечение. «В первый день мы просто сидели и слушали какого-то индонезийского певца — этнические ритмы и вокал. Теперь мне кажется, что это задало тон всей нашей дальнейшей работе, она шла в очень благостной атмосфере».
То, что они работали не на студии, а у Леонарда дома, помогало им поддерживать эту игру — как будто хорошие друзья просто общаются и музицируют. В отличие от большинства обычных студий, в комнате над гаражом, которую Леонард окрестил «Студия “Маленькие радости”», было очень светло; её окна выходили на садик, где росли грейпфруты, жасмин и вьюнки. Он привёз из дома своей матери несколько предметов мебели в стиле ар-деко, и они с Шэрон сидели и беседовали на диване с гнутыми подлокотниками в лучах солнца. Они вспоминали старые ритм-энд-блюзовые и соул-записи, которые они оба любили и которые отчасти повлияли на её музыку: Сэм Кук, Отис Реддинг. Иногда Леонард придумывал ритм или несколько аккордов, которые он показывал Шэрон на синтезаторе. Иногда, давая ей текст песни, он рассказывал, какой музыкальный стиль имел в виду — например, «That Don’t Make It Junk» была песней в стиле кантри. Но чаще всего ему было интересно увидеть, что Шэрон придумает сама. Она уносила тексты к себе, работала в своей домашней студии, сохраняла получившуюся музыку и отдавала её Леанне, которая переносила её на компьютер Леонарда; Леанна всё настроила так, чтобы Леонард, нажав одну клавишу, мог тут же продолжить работу над песней, чем он и занимался один по утрам. Ему нравился этот процесс — расслабленный, совместный, но при этом оставлявший место для самостоятельной уединённой работы.
