Музыканты начали играть «Tower of Song». Леонард стоял сбоку и смотрел на вокалисток, певших свои «ди-ду-дам-дам». Он не спешил вступать, позволяя им петь эти слоги снова и снова, и улыбался широкой улыбкой, как ребёнок, или как вуайерист, или как человек, только что узревший свет. «Когда я слушаю вас, — сказал он, — проясняются все самые невообразимые тайны. Теперь я всё понимаю; всё дело в вашей щедрости. У меня ушло на это три года — я нашёл ответ к загадке. Ответ такой простой — я должен был сразу догадаться. И вот он, этот ответ: da doo dum dum dum, da doo dum dum». Леонард всю жизнь пытался проникнуть в суть больших, вечных вопросов, он возвращался к ним снова и снова, он копал всё глубже, искал ответа — или хотя бы красоты — или хотя бы шутки. Это была тяжёлая работа. Леонард ничего не имел против тяжёлой работы.
Три года на гастролях, трёхчасовые концерты, двухчасовая настройка звука, редкие дни отдыха — это была строгая жизнь, но, как Леонард говорил о жизни в монастыре у Роси, «когда приспособишься, входишь в какой-то турбо-режим и тебя несёт, как течением». Леонарда действительно несло течение. Строгие условия этой жизни, как и условия жизни в монастыре, парадоксальным образом давали ему некую свободу. Вставать на колени, кланяться — музыкантам, транслировавшим его слова, и аудитории, принимавшей их, — всё это удовлетворяло глубокую тягу Леонарда к обряду. Многие рецензенты сравнивали концерты Леонарда — с их тишиной, с их ликованием, с их чувством благодати, с их благоговением перед красотой слова — с религиозной службой. Некоторые даже сравнивали концерты Леонарда с торжественным визитом папы римского, но большинство всё-таки не называли конкретной церкви и говорили о чистом духовном единении верующих вообще. На сцене Леонард мог шутить — и чем дальше, тем чаще он это делал, — но одновременно он относился к своей работе очень серьёзно. Как и всегда. Как когда девятилетним мальчиком тайно закопал в землю своё послание к умершему отцу — первый написанный им серьёзный текст, слова которого остаются неизвестными. Как когда переехал в США, начал делать первые шаги в поп-музыке и разрушил границы между словом и песней, между песней и истиной, между истиной и самим собой, своим сердцем и его болью.
Именно этому служил весь его усердный труд: когда он ползал по ковру, когда достигал вершин и низвергался в бездну; все женщины, все боги, любящие и гневные, которых он изучал и которым поклонялся, которых он любил и покидал, но которых он никогда окончательно не терял. И вот он снова стоит на сцене — семидесятишестилетний старик, в прекрасной форме, не размякший, человек труда, дамский угодник, мудрый старый монах, шоумен — и приносит в жертву себя и свои песни:
«Вот я — тот, кто тебе нужен».
25
Инструкция по жизни с пораженьем
И вот сцену разобрали в последний раз, кролика упрятали обратно в шляпу, аппаратуру погрузили в трейлер и все, включая Леонарда, разъехались по домам. Прощались друг с другом со слезами на глазах. Это была славная охота. Что же до вольного обращения с чужими деньгами, из-за чего Леонард и вернулся к концертной деятельности, нужно сделать любопытное примечание, из которого следует, что законы кармы иногда оказываются действеннее земного суда.
В 2008 году, незадолго до начала тура, Комиссия по ценным бумагам и биржам США обвинила Нила Гринберга — финансиста, которому Келли Линч поручила заниматься инвестициями Леонарда, — в мошенничестве и нарушении фидуциарных обязательств перед более чем ста клиентами. Роберт Кори рассказывает: «Сообщают, что его клиенты потеряли кучу денег, счёт идёт на десятки миллионов. Ирония здесь в том, что, если бы даже Келли не взяла денег [Леонарда] — [а это привело] к тому, что пропажу обнаружили раньше, и Леонард переосмыслил свою жизнь и отправился в тур, — он, вполне вероятно, всё равно лишился бы этих денег, просто потому что ими занимался Нил Гринберг. И он лишился бы их в то время, когда [из-за кризиса] я не смог бы убедить промоутеров профинансировать его тур».
Тур не просто поправил положение Леонарда — он его заметно улучшил. Но также он дал Леонарду нечто гораздо более важное: творческий реванш. Даже в тех странах, где его всегда ценили слишком мало, он выступал теперь в битком набитых огромных залах; везде его встречали с восхищением и любовью. Если бы эта книга была не биографией, а Библией, Келли играла бы в ней роль Иуды: её предательство запустило цепь событий, приведших в конце концов к чудесному воскресению. Сама она, потеряв дом в Мэндевилл-Кэньон, колесила по Америке, много писала в публичном доступе и по электронной почте, а также звонила и оставляла оскорбительные сообщения и угрозы на автоответчиках11681. Гринберг, который после суда с Комиссией по ценным бумагам и биржам не мог работать в области инвестиций, переехал в родной город Леонарда — Монреаль, где, по последним сведениям, стал учителем буддизма.
А Леонард вернулся в свой лос-анджелесский дом и, убрав в шкаф сценический костюм, облачился в костюм будничный — в тонкую полоску, со старомодными широкими лацканами, какие можно найти в комиссионках (Леонард именно так и делал). В этом костюме, с небритой седой щетиной и со своей лихо заломленной федорой, которую он носил даже дома, он внешне напоминал не столько уважаемого деятеля шоу-бизнеса со связями, сколько частного детектива, который вышел на пенсию, но готов вернуться к работе, если кому-то понадобится. Дома Леонард одевался по-рабочему. Едва закончив тур, он продолжил работу над альбомом, которую начал в 2007 году и отложил на время всё удлинявшихся гастролей. Ему ужасно хотелось закончить альбом, и он теперь не мог объяснить эту насущную потребность работать нуждой в деньгах; он рационализировал это так: началась «финишная прямая» [1], и у него появилось ощущение, что времени уже мало. Закономерное ощущение для человека в семьдесят шесть лет — правда, то же самое Леонард говорил и в пятьдесят шесть [2]. На самом деле он был в превосходной форме и чувствовал себя даже лучше, чем когда был на двадцать лет моложе. Если не считать одного случая пищевого отравления и травмы спины, он без труда выдержал последние три года и свои трёхчасовые концерты. Скорее всего, он так сильно стремился закончить новый альбом потому, что ему была нужна причина снова отправиться в тур.
Переборов свои первоначальные опасения, Леонард полюбил жизнь на гастролях с её узким кругом спутников и единомышленников и с её по-армейски строгим режимом. Он словно был на военной службе и одновременно мог служить людям — и то и другое было очень привлекательно для поэта, который, как иногда казалось, был рождён, чтобы стать солдатом или монахом. Вполне вероятно, что Леонард просто подсел на эту интенсивную, яркую жизнь — в конце концов, он много лет был большим любителем амфетаминов. Ради тура он уже отказался от сигарет и алкоголя — наверное, он не имел ни малейшего желания резко отказываться от своего последнего наркотика. Но самым важным в гастролях для человека его возраста и темперамента было ощущение наполненной, осмысленной жизни: он был занят делом, к которому готовился всю жизнь, и работал с успехом и на совесть. До тура — и даже ещё раньше, до проблем с деньгами — ему иногда казалось, что он забуксовал, а то и вовсе сходит с дистанции. Он говорил, что подобное чувство, должно быть, испытывал Рональд Рейган «в свои последние годы»: он помнил, что когда-то «получил хорошую роль, играл в кино президента, и я некоторым образом чувствовал себя бывшим певцом» [3]. Правда, Леонард не прекращал и, наверное, никогда бы не прекратил писать и рисовать, но ему всё меньше хотелось прикладывать усилия к тому, чтобы его творчество доходило до публики. Гастроли, рассказывал Леонард, «снова сделали меня в этой жизни рабочим человеком. И это принесло мне большое удовлетворение» [4]. Своим трудом он вернул себе возможность выйти на пенсию. И раздумал это делать.
