В том, что Леонард хотел увидеть Кубу, нет ничего удивительного. Лорка, его любимый поэт, провёл на Кубе три месяца, ещё когда она входила в сферу влияния США; он назвал её раем и с одинаковым воодушевлением говорил о её достоинствах и недостатках [3]. Недавно произошедшая там революция сделала Кубу ещё более привлекательной для Леонарда, которого давно интересовали социализм, война и утопии. Удивительно другое — время, которое он выбрал для этого путешествия. Леонард приехал в Монреаль для того, чтобы получить деньги, а не тратить их; приближалась дата выхода его долгожданной второй книжки, которая должна была привлечь к нему новое внимание публики; наконец, уезжая, он оставлял женщину, которая только что по его приглашению пересекла океан, чтобы воссоединиться с ним. К тому же это было просто опасное время. Отношения между Америкой и Кубой были натянутыми с тех пор, как силы Кастро сместили дружественное США правительство Батисты. Когда Леонард приехал в отель «Сибоней» в Гаване, Кастро и президент США Кеннеди мерились силами. Ходили слухи о возможной войне. Но это только превращало поездку в ещё более интересное приключение.
- Значит, вы поехали туда в поисках войны?
- Да, в поисках войны. Люди ставят себя в опасные ситуации из-за одного только ощущения своей трусости, которое заставляет их идти поперёк собственного же более глубокого понимания своей природы.
- Чтобы испытать себя?
- Чтобы испытать себя, и ещё в надежде найти какое-то противоречие в своём собственном глубоком убеждении.
- Звучит как что-то очень мужское.
- Ага. Глупое мужское развлечение.
В Гаване Леонард, как революционер, носил мешковатые грязно-зелёные штаны, рубашку цвета хаки и берет. В честь Че Гевары отпустил бороду. Вид у него был странный. В одном из четырёх стихотворений, написанных на Кубе, Леонард небезосновательно называет себя единственным туристом в Гаване («Единственный турист в Гаване обращается мыслями к дому» из сборника «Цветы для Гитлера»). В песне «Field Commander Cohen» («Командир Коэн»), написанной двенадцать лет спустя по мотивам поездки на Кубу, он, уже не основываясь на фактах, скажет о себе: «наш самый важный шпион, был ранен при исполнении служебного долга, сбрасывал кислоту на коктейльные вечеринки дипломатов». Одновременно он начал работу над новым романом под названием «Знаменитый гаванский дневник».
За два года жизни при новом политическом режиме город начал потихоньку разваливаться. В современных офисных зданиях в центре Гаваны были битые окна, через трещины в бетоне пробивались сорняки. В больших домах колониальной архитектуры, где раньше жили миллионеры, теперь поселились крестьяне, и их козы лениво жевали коричневую поросль, в которой только ботаник мог бы признать бывшие газоны. Но несмотря на то, что Кастро опрокинул столы заимодавцев, закрыл казино и отправил проституток на переквалификацию, в Гаване всё ещё была ночная жизнь и можно было найти женщин. Леонард их нашёл. Он до утра просиживал в одном из любимых баров Хемингуэя, «Ла Бодегита дель Медио», и — так же, как в Монреале, Нью-Йорке и Лондоне, — подолгу гулял по старому городу, положив в один карман блокнот, а в другой — охотничий нож.
В интервью, данном год спустя, Леонард говорил о своём «глубоком интересе к насилию». «Мне было очень интересно, что на самом деле значит — носить оружие и убивать других людей, — сказал он, — и как меня манил именно сам этот процесс. Так мы будем ближе к истине. Правда состоит в том, что я хотел убивать или быть убитым» [4]. До насилия и убийств дело не дошло, но Леонарда всё-таки арестовал отряд кубинских солдат, когда он поехал в курортный городок Варадеро: из-за армейской одежды его приняли за американского интервента. Он смог убедить солдат в своём канадском гражданстве, социалистических убеждениях и симпатиях к кубинской независимости, после чего, улыбаясь, сфотографировался с двумя солдатами: эту фотографию ему позволили взять себе в качестве сувенира.
Как порядочный турист, Леонард писал открытки. На открытке Джеку Макклелланду он пошутил, что, если бы его убили на Кубе, это послужило бы отличной рекламой книжке. Ирвинг Лейтон получил целых три открытки: на одной из них, с репродукцией картины Мунка «Крик», Леонард написал что-то об очередном мужчине, который с воплем ужаса бежит от женщины. Если он имел в виду себя и Марианну, то это любопытно: во-первых, он сам пригласил её в Монреаль, во-вторых, их отношения ещё не закончились. Но, стремясь к домашнему уюту, Леонард одновременно избегал его. Тосковать о любимой женщине — гораздо более утончённое занятие, чем сидеть у неё под боком.
15 апреля группа из восьми изгнанных в США кубинцев совершила авианалёт на три кубинских аэродрома. Пару дней спустя, в поздний час, когда Леонард писал, сидя за столом у окна своего гостиничного номера, в дверь постучали.
За дверью стоял мужчина в тёмном костюме. Он сказал Леонарду, что тот «должен срочно явиться в посольство Канады» [5]. Леонард, всё ещё одетый в хаки, проследовал за чиновником: командиру Коэну наконец-то пришла пора действовать.
Леонарда отвели в кабинет вице-консула. На вице-консула его появление, по-видимому, не произвело впечатления. Он сказал: «Ваша мать очень беспокоится за вас» [6]. Услышав о бомбардировках и о возможной войне, Маша позвонила родственнику, канадскому сенатору, и упросила его связаться с посольством на Кубе и потребовать, чтобы Леонарда разыскали и вернули домой. По дороге в посольство Леонард думал о причине этого внезапного вызова, но такое ему и в голову не приходило. Ему было двадцать шесть лет, и время для подобного вмешательства матери в его жизнь давно прошло. В то же время он уже был староват для романтического безрассудства и
маскарадов. Неудивительно, что Маша волновалась: в войне она не находила никакой романтики, она уже видела войну и ухаживала за одним ветераном — отцом Леонарда. Но Леонард решил остаться на Кубе.
В первый день операции в заливе Свиней*381, 17 апреля 1961 года, Леонард находился в Гаване. Из номера гостиницы он слышал пальбу зенитной артиллерии и видел бегущих по улицам солдат. Он покинул город только 26 апреля. Хотя он восхищался революционерами и видел много счастливых кубинцев, он не мог одновременно не замечать длинных очередей перед отделениями полиции: эти люди были в сильном беспокойстве и пытались хоть что-то узнать о своих родственниках (среди которых были и художники, и писатели), посаженных в тюрьму сторонниками Кастро. Не было и речи о какой-то простоте и определённости. «Я чувствовал, что защищаю остров от американского вторжения и в то же время планирую это вторжение, — рассказывал Леонард. — Я стоял за всем происходящим. Я не замечал, что моё зрение в то время было искажено манией величия» [7]. Он признавался, что «не имеет веры» в свои политические убеждения и что «они часто менялись»: «Я никогда не был по-настоящему убеждён в своих мнениях, даже тогда». Его привлекали коммунистические идеи, но точно так же его «привлекали идеи спасения в Библии»: «вера в братство людей, в общество сострадания, в людей, живущих ради чего-то большего, чем чувство вины». Он поехал на Кубу, чувствуя, что «весь мир живёт ради [моих] наблюдений и воспитания [моей личности] «[8]. Он понаблюдал некоторое время, и пришла пора уезжать.
