Стив Сэнфилд вспоминает, что они «курили много гашиша и начали употреблять ЛСД и другие психотропные вещества — это была скорее духовная практика, чем развлечение». Перед ними открывалось множество дорог.
Ричард Вик, британский поэт и музыкант, живший тогда на Гидре, вспоминает, что на острове «всегда имелся какой-нибудь шаман, который приезжал на некоторое время и становился звездой сезона, — специалист по таро, или гаданию на песке, или ещё чему-нибудь такому». Популярными книгами были «И Цзин» и «Тибетская книга мёртвых». Джордж Лиалиос интересовался к тому же буддизмом и работами Юнга.
Уехав из Монреаля, Леонард продолжал ограничивать себя в еде. Ему нравилась дисциплина недельного поста, нравилось чувство духовного очищения и вызванное голоданием изменённое состояние сознания. Пост помогал ему сосредоточиться на писательстве, но был в этом и элемент тщеславия: голодание делало его тело стройным, а лицо худым и серьёзным (правда, амфетамины этому тоже способствовали). Кажется, у Леонарда была глубокая потребность в самоуничижении, самоконтроле и голоде. Позже он напишет в «Прекрасных неудачниках»: «Молю, сделай меня пустым, если я пуст, то я могу принимать, если я могу принимать что-то, значит, оно приходит откуда-то извне, если оно приходит извне, значит, я не одинок. Я не могу выносить это одиночество… Молю, дай мне быть голодным… Завтра я начну свой пост». Голод, о котором писал Леонард, распространяется, по-видимому, на всё. В стихотворении «It Swings, Jocko»141 из сборника The Spice-Box of Earth (песне в стиле би-боп, обращённой к своему половому члену) он писал:
Я хочу быть голодным, алчущим еды, любви, плоти.
Леонард не ел мяса, но не особенно сдерживал своё стремление «к обществу женщин и к сексуальному проявлению дружбы» [12]. Если достаточно долго посидеть в таверне в порту Гидры, можно составить впечатляющий список того, кто с кем спал, и подивиться запутанности отношений на острове и тому, что в результате пролилось так мало крови. Взять хотя бы историю женщины, приезжей, которая увидела отплывающего на пароме Леонарда и пришла в такое отчаяние, что бросилась вслед за ним в море, хотя не умела плавать; говорят, что спасший её мужчина стал её новым партнёром. «Все побывали в постели со всеми», говорит Ричард Вик. К Леонарду это тоже относится, хотя по сравнению с другими жителями острова он был, по словам Вика, «в целом очень деликатен». Вик рассказывает, как однажды сидел в баре в Камини со своей (на тот момент) девушкой и её подругой. Пришли Леонард с Марианной. В ходе вечера выяснилось, что обе спутницы Вика имели с Леонардом сексуальные отношения. По словам Вика, девушки весело и дружелюбно сказали: «Знаешь, Леонард, мы никогда не были в тебя влюблены»; на что Леонард так же весело и дружелюбно ответил: «Я тоже». «Это были невинные времена», говорит Вик, но для Марианны это время могло быть непростым. «Да, он был дамским угодником, — говорит Марианна. — Я чувствовала, как во мне закипает ревность. Все хотели получить кусочек моего мужчины. Но он хотел жить со мной. Мне было не о чем волноваться». Это не значит, что Марианна не волновалась, но жаловаться было не в её привычках, и она любила его.
* * *
В марте 1962 года, через два года после отъезда из Лондона на Гидру, Леонард проделал обратный путь и снова поселился в Хэмпстеде у миссис Пуллмен. В Лондоне он нашёл издательство (Secker & Warburg) для романа, который начал писать там, и теперь приехал, чтобы по настоянию издателей переработать свою книгу. Леонард говорил, что его роман «с трудом собран по кусочкам» и «вырван из самого сердца»; он считал рукопись законченной, и процесс сокращения и переработки текста был для него мучителен. В письме
Ирвингу Лейтону он сообщал, что взял в руки «большой скальпель» и что ему пришлось «разрушить несколько оркестров, чтобы прийти к своей ясной мелодии» [13]. Эта операция была проведена при помощи амфетаминов с добавлением (для обезболивания) «Мандракса» и гашиша. И всё же было тяжело возвращаться к работе над текстом, которым он уже однажды был удовлетворён, — всё равно что оказаться взаперти вместе со старой возлюбленной, которую он когда-то считал прекрасной, но в которой теперь видел одни лишь недостатки. Леонард писал друзьям о своих тяжёлых снах, о своей панике и депрессии. Унылое, серое лондонское небо только усугубляло его тоску. Паб «Король Вильгельм IV» — не «Ла Бодегита дель Медио»; Хэмпстед — не Гидра. Леонард написал Марианне письмо о том, как сильно по ней тоскует. В романе он писал, как «нуждался в одиночестве, чтобы иметь возможность скучать по ней — для трезвого взгляда на мир».
В Лондоне Леонард снова проводил время с Нэнси Бэкол, которая теперь уже не жила в доме Пуллменов. Через Бэкол он познакомился с чернокожим уроженцем Тринидада по имени Майкл Икс. Как и Александр Трокки, Майкл Икс был человеком сложным, харизматичным и со своими проблемами. «Леонард был очарован Майклом, — говорит Нэнси Бэкол. — Им все были очарованы. Он был очень интересным человеком, в нём уживались такие разные личности. Он был поэт, и смутьян, и обаяшка, и пустозвон, и чудесный, полный радости, замечательный человек, и человек потенциально опасный. Поэтому Леонарда влекло к нему, и меня, конечно, тоже». Нэнси и Майкл Икс стали любовниками в 1962 году, а до этого его звали Майкл де Фрейтас и занимался он вещами сомнительными, например, выполнял грязную работу для Питера Рэкмена, владельца дешёвого жилья в Лондоне, который был настолько известен своей жёсткостью и нечистоплотностью в делах, что его фамилия стала именем нарицательным1421. С течением времени Майкл де Фрейтас и сам построил небольшую деловую империю, занимаясь музыкальными клубами и сутенёрством. Но Майкл Икс, мужчина, с которым жила Нэнси Бэкол, был уже поборником гражданских прав, эффектным оратором и человеком, связывавшим лондонских чёрных активистов с белыми протохиппи. Вместе с Нэнси Майкл стал зачинателем движения blackpower в Лондоне1431. Они «распространяли в огромных количествах размноженные на ксероксах листовки, стремясь изменить мир к лучшему». Во время своих приездов в Лондон Леонард познакомился с Майклом «очень близко». Они с Нэнси и Робертом Гершорном часто ужинали в индийских ресторанах, увлечённо обсуждая искусство и политику.
— Майкл говорил мне, что решительно настроен против массового вооружения чёрных в Америке, — рассказывал Леонард в интервью в 1974 году. — Он говорил, что это безумная идея, что они никогда не смогут противостоять государственной машине. Пули, военные заводы, огнестрельное оружие — всё это принадлежит им. Вы хотите дать чёрным несколько пушек и выставить их против целых армий? Он не признавал даже ножей. Он говорил, что нашим оружием должны быть зубы — что-то, что есть у всех. Вот как он видел ситуацию. Он был за подрывную деятельность другого типа. За подрывную деятельность против реальной жизни, чтобы чёрные могли заставить себя бояться» [14].
Леонард вспоминал, как однажды в гостях у Майкла похвалил предложенный ему коктейль: «Боже мой, из чего это сделано?» Майкл ответил: «Даже не спрашивай. Если вы будете знать тайны нашей пищи, вы узнаете тайны нашей расы и нашей силы».
Как говорит Нэнси Бэкол, «это было лихое время. Всё было как бы одновременно политическим и неполитическим. Нельзя было понять, насколько далеко это зайдёт, насколько опасным станет, насколько эффективным окажется — может быть, это просто очередная цветочная [т. е. хипповская] безделица. Майкл мог сказать что-то в шутку, но ты не понимал до конца, что говорится всерьёз, а что нет: это делало его неотразимым, потому что и в жизни мы никогда не знаем, что есть истина, а что ложь или иллюзия.
