Это такая символичная картина — Леонард впервые делает из письма обряд, — что трудно не поддаться искушению понять слова из интервью 1980 года буквально, хотя, вероятно, это одна из множества ярких цитат, которыми Леонард неизменно снабжает журналистов. Детей часто влечёт к мистике, к тайным церемониям. Пусть Леонард и говорил, что в детстве не имел «никакого особенного интереса к религии», не считая того, что «пару раз сходил послушать хор» [14], он хорошо помнил, что он коэн, священнослужитель, потомок Аарона (брата пророка Моисея) по отцовской линии, человек, рождённый совершать обряды. «Когда мне рассказали, что я коэн, я поверил. Я не решил, что это какая-то необязательная информация, — рассказывал он. — Я хотел жить жизнью этого мира. Я хотел быть человеком, поднимающим Тору… Я был маленьким мальчиком, и всё, что говорилось об этих вещах, отзывалось во мне» [15].
И всё же ребёнком он не выказывал особенного интереса к синагоге, основанной его прадедом. В еврейской школе ему, по собственному признанию, было «скучно», и это подтверждает Уилфрид Шукат, раввин Шаар Хашомаим с 1948 года. Учеником Леонард «был нормальным», рассказывает он, «но учение не было для него самым интересным. Важнее была его личность и то, как он всё интерпретировал. Он был очень творческим».
Когда умер отец, Леонард не плакал; он пролил больше слёз, когда несколько лет спустя умер пёс Тинки. «Я не испытал глубокого чувства утраты, — сказал он в интервью в 1991 году, — может быть, потому что всё моё детство он много болел. Его смерть казалась естественной. Он ослаб и умер. Может быть, у меня холодное сердце» [16].
Действительно, ещё начиная с лета Нейтан часто оказывался в Госпитале королевы Виктории. Даже если потеря отца и правда слабо подействовала на Леонарда, ему всё-таки было уже девять лет: такое событие не могло пройти бесследно. Что-то в глубине души должно было случиться — может быть, первое осознание скоротечности жизни или какая-то печальная умудрённость, трещина, сквозь которую проникли неуверенность или чувство одиночества. Леонард говорил и писал о том, что в этот важный момент жизни он ярче всего ощутил смену своего положения. Когда отец лежал в гробу в гостиной, дядя Нейтан отвёл его в сторонку и сказал, что теперь он, Леонард, — мужчина в доме и отвечает за женщин — за мать и четырнадцатилетнюю сестру Эстер. «Я ощутил гордость, — писал Леонард в «Церемониях». — Я чувствовал себя принцем какой-то любимой народом династии. Я был старшим сыном старшего сына» [17].
2
Женский дом
Подростком Леонард увлёкся гипнозом. Он приобрёл тоненькую, карманного формата книжечку анонимного автора с длинным названием «25 уроков гипнотизма: как стать высококлассным оператором», снабжённую экстравагантной аннотацией: «Самый совершенный, полный, легкодоступный и исчерпывающий КУРС в мире, охватывающий Науки Магнетического Целительства, Телепатии, Чтения Мыслей, Ясновидения, Месмеризма, Животного Магнетизма и Родственных Наук». На обложке, под рисунком, грубо изображавшим даму викторианской эпохи, на которую наводит чары всклокоченный усатый господин, Леонард чернилами написал своё имя, своим лучшим почерком, после чего приступил к изучению.
Оказалось, что Леонард обладает прирождённым талантом к месмеризму. Почти сразу же добившись успеха с домашними животными, он переключился на домочадцев — первым подопытным стала горничная. Следуя его указаниям, молодая женщина села на кожаный диван. Леонард придвинул себе стул и, как предписывалось в книге, медленно, мягким голосом велел ей расслабить мышцы и смотреть ему в глаза. Взяв карандаш, он стал медленно водить им у неё перед лицом, туда-сюда, туда-сюда, и сумел погрузить её в транс. Автор книги писал, что его учение надлежит использовать лишь в образовательных целях; пренебрегая этим указанием (а может быть, напротив, следуя ему), Леонард велел горничной раздеться.
Какой, должно быть, потрясающий это был момент для подростка, какой успешный сплав эзотерической премудрости и сексуального влечения — сидеть рядом с обнажённой женщиной, в собственном доме, и знать, что он сам устроил всё это, просто благодаря таланту, прилежанию, мастерству и силе воли. Вывести горничную из транса оказалось не так просто, и Леонард запаниковал. Он в ужасе воображал, что мать придёт домой и застанет их так — впрочем, это чувство надвигающейся катастрофы, отчаяния и беспомощности делало всю ситуацию ещё более леонард-коэновской.
Вторая глава этой книжки была написана словно нарочно для певца и артиста, которым позже станет Леонард. В ней автор учил избегать и тени легкомыслия: «Ваше лицо должно быть решительным, твёрдым и уверенным. Во всех своих действиях будьте спокойны. Пусть голос ваш становится всё тише и тише, пока не дойдёт почти до шёпота. Сделайте паузу. Поспешив, вы потерпите неудачу» [1].
Лет через пятнадцать Леонард так опишет этот эпизод в романе «Любимая игра»: «Ему ещё никогда не приходилось видеть женщину настолько обнажённой… Он одновременно был поражён, счастлив — и страшился всех духовных властителей этого мира, какие только есть во вселенной. Он сел, чтобы как следует всё рассмотреть. Он так давно ждал, когда увидит это. Увиденное не разочаровало его тогда и никогда не разочаровывало впредь»
[2]. Хотя описанные чувства принадлежат вымышленному персонажу, трудно представить себе, чтобы они не были собственными чувствами Леонарда. Много лет спустя он повторит: «Думаю, мужчина никогда не может забыть первый раз, когда он увидел обнажённую женщину. Над ним стоит Ева — утро, капельки росы на коже. И я думаю, что это — главное содержание игры мужского воображения. Все печальные приключения в порнографии, в любви, в песнях — лишь ступени на пути к этому святому видению» [3]. Интересно, что горничная Коэнов играла на укулеле — этот инструмент в глазах персонажа романа превратился в лютню, а сама девушка, чего и следовало ожидать, в ангела. А всем известно, что обнажённый ангел держит ключи от портала в рай.
* * *
«Леонард постоянно жаловался на отсутствие девушек. На то, что не может найти девушку, — говорит скульптор Морт Розенгартен. — И его жалобы всегда были всерьёз». Розенгартен — самый давний друг Леонарда, послуживший прототипом Кранца, лучшего друга главного героя «Любимой игры». Он говорит слабым шёпотом, еле слышным на фоне гудения аппарата искусственной вентиляции лёгких: эмфизема. Он вспоминает: «Не забывайте, что в то время разделение по половому признаку было очень сильным. В школе мальчики занимали одну часть здания, а девочки — другую, и между нами не было никаких контактов, а так как своим поведением мы выбивались из общества наших сверстников в Уэстмаунте, то соседки с нами тоже не общались — у них была своя дорога. С моей точки зрения, Леонарду повезло: он что-то знал и понимал про женщин, потому что жил в женском доме — с матерью и сестрой, Эстер. А я совсем ничего не знал о женщинах: у меня был только брат, а мама секретов своего пола не выдавала. В общем, нам оставалось только ныть и жаловаться».
Розенгартен живёт в потрёпанном двухэтажном домике с ванной на кухне, который стоит в ряду таких же точно домиков (т. н. блокированная застройка) неподалёку от Португальского парка и бульвара Сент-Лоренс. Сорок лет назад, когда он поселился здесь, это был район рабочих и иммигрантов. Несмотря на некоторые признаки джентрификации (дорогие магазины, кафе), здесь до сих пор сохранились старые еврейские забегаловки с пластиковыми столами, куда Морт с Леонардом в своё время частенько захаживали. По сравнению с их привилегированной домашней жизнью в Уэстмаунте это был другой мир. Морт вырос в Верхнем Бельмонте, в полукилометре от дома Коэнов в Нижнем Бельмонте, — это была уже следующая ступень достатка. Розенгартены были тогда очень богаты. От того богатства мало что осталось, но в то время их семье принадлежало два «кадиллака» и усадьба в Восточных кантонах, в ста километрах от города. Леонард и Морт свели знакомство и подружились на нейтральной территории, в летнем лагере, когда Морту было десять лет, а Леонарду девять — в июне 1944 года, через пять месяцев после смерти отца Леонарда.
