Бриджид Полк была художницей. Среди её самых известных работ — серия картин, которые она делала, обмакивая груди в краску и прижимая их к бумаге. Ещё у неё был «Альбом херов» — блокнот с неразлинованными страницами, в котором она просила всех (даже женщин) нарисовать собственный пенис. Среди людей, отметившихся в этом блокноте, были художник Жан-Мишель Баския, актриса Джейн Фонда и Леонард. Леонард отказался изображать свои гениталии и написал: «Позволь мне быть скромником в твоём альбоме». Он одновременно принял участие в игре и воздержался от неё — так можно описать все его контакты с уорхоловским кругом. Эти люди нравились ему больше, чем хиппи с Западного побережья, которые начали проникать в Нью-Йорк: «В движении хиппи было что-то бесхребетное, — говорил он. — Они рвали цветы в городских садах. Они вставляли эти цветы в дула ружей, но ещё они оставляли за собой полный беспорядок. У них не было самодисциплины» [1]. Кроме того, Леонарду был интересен поп-арт Уорхола: он сам ушёл из литературы в поп-музыку, сменил башню из слоновой кости на коммерческое искусство, а модели и старлетки, окружавшие Уорхола, были для него интересным развлечением. В компании одной из них, Айви Николсон, он однажды случайно попал в кадр фильма B.O.N.Y. («Мальчики из Нью-Йорка»), снятого энтузиастом кино из Техаса по имени Грегори Барриос под патронажем
Уорхола. Но в действительности Леонард лишь слегка соприкоснулся с этим миром1801.
Он скучал по Марианне и по Гидре. У него появилось обыкновение ходить в одиночестве в греческий ресторан — там он пил рецину, делал заказы по меню на греческом языке, заводил греческие пластинки в музыкальном автомате. Он послал Марианне посвящённое ей длинное, нежное стихотворение. Оно начиналось так:
Это для тебя
это книга, которую я собирался прочесть тебе когда мы были старыми Теперь я — тень я беспокоен, как империя Ты та женщина,
которая выпустила меня на волю.
А вот как оно заканчивалось:
Я жажду границ моих странствий и я движусь
энергией твоей молитвы ибо ты преклоняешь колени как букет в костяной пещере у меня за лбом
и я движусь к какой-то любви,
которую ты создала своей мечтой для меня [2].
По просьбе Леонарда Марианна прилетела в Нью-Йорк с маленьким Акселем. Леонард принялся показывать ей свою жизнь и водил её, по её словам, во все «смешные маленькие кофейни, которые он любил». В пуэрториканском магазинчике магических товаров, куда любили ходить Леонард и Эди,
Марианна покупала свечи и ароматические масла, которые красиво растекались по воде в покрытом ржавчиной умывальнике у Леонарда в номере. Они обедали в «Эль Кихоте», и там Леонард познакомил её с Баффи Сент-Мари, которая ей понравилась. Он также представил Марианну Энди Уорхолу и своим соседям по отелю «Челси», многие из которых показались ей очень экстравагантными. «Странная компания», — сказала она. Она не могла не сравнивать мрачный, бесстрастный гедонизм нью-йоркской жизни с их жизнью на Гидре, когда они были «босые, бедные и влюблённые». Но, как одновременно стало ясно, Леонард на самом деле не хотел, чтобы она жила с ним. Он продолжал жить в «Челси», а Марианна вместе с Акселем, которому теперь было девять лет, поселилась в квартире на Клинтон-стрит вместе с Кэрол Земель — женой Генри Земеля, друга Леонарда, учившейся в Колумбийском университете.
Днём, пока Аксель был в школе, а Кэрол Земель в университете, Марианна делала игрушечных котиков из шерсти и стальной проволоки. Ночью, оставив сына под присмотром Кэрол, она продавала их на улицах, перед клубами. Район был не самый спокойный, и Леонард волновался и просил её бросить это занятие, но она его не слушала. Единственный неприятный случай — ей пригрозили ножом и отобрали деньги — произошёл, когда она одна пошла в кино на фильм Уорхола, после сеанса. Леонард и Марианна продолжали встречаться; он сводил её на концерт Дженис Джоплин и представил их друг другу. Но он проводил с Марианной всё меньше времени. Она знала, что он встречается с другими женщинами. Жизнь Марианны стала веселее, когда в Нью-Йорк приехал их друг с Гидры, Стив Сэнфилд — он собирал средства на новый дзен-центр для Роси, и у Марианны появился новый товарищ и собеседник. Она как могла пыталась сохранить свои отношения с Леонардом и провела в Нью-Йорке год, но в конечном счёте она не была там счастлива. Когда окончился учебный год, она вернулась в Европу.
Леонард выехал из «Челси» и вернулся в «Генри Гудзон» — занюханный отель на 57-й Западной улице. «Это было неприветливое место, настоящая дыра, уродливый атавизм, — говорит Дэнни Филдс. — Я подумал, что, наверное, «Челси» стал для него слишком радостным, и ему было нужно какое-то мрачное, унылое место, которое больше подходило бы его настроению».
Прошло четыре недели с тех пор, как запись альбома поставили на паузу, и вот процесс пошёл снова. Columbia назначили нового продюсера. Джону Саймону было двадцать шесть лет, и он, по своим собственным словам, был «просто очередной младший продюсер, каких у Columbia Records много, — ну то есть пока я не заработал для них кучу денег песней «Red Rubber Ball». Эта песня, одним из авторов которой был Пол Саймон (не приходящийся продюсеру родственником), в исполнении группы The Cyrkle стала таким большим хитом, что даже Леонард о ней знал. («Она мне очень нравилась, — сказал он однажды, — и нравится до сих пор».) В результате этого успеха Джон Саймон заработал «офис, в котором было окно, и возможность продюсировать некоторых приличных артистов» — сначала Саймона и Гарфанкела, потом Леонарда Коэна.
Джон Саймон ничего не знал ни о Леонарде, ни о сложной истории его альбома. «Леонард рассказал мне, что сидел в отеле «Челси» и ждал, когда Джон Хэммонд назначит очередную сессию записи, а незадолго до неё позвонил и отложил запись на месяц. Насколько я помню, Леонард попросил нового продюсера, потому что устал ждать. Мне ничего не известно о том, чтобы Хэммонд болел. Я зашёл к Джону в кабинет поговорить, и он отозвался о Леонарде самым комплиментарным образом».
Саймон начал читать стихи Леонарда и, чтобы познакомиться поближе, предложил ему пожить в пустовавшем доме своих родителей в Коннектикуте: там они смогут в тихой, спокойной обстановке обсудить альбом. «Думаю, в этом доме Леонард оказался в знакомой среде. Наши семьи были похожи — еврейские интеллектуалы среднего класса. Я лёг спать, а когда утром проснулся, то обнаружил, что Леонард роется в библиотеке моего отца. Он сказал, что так и не ложился». Саймон послушал «акустические, похожие на демо» записи, которые Леонард сделал с Хэммондом, и они договорились, что начнут работать 11 октября. На этот раз, когда Леонард пришёл на первую сессию в студии B, музыкантов там не было — был только его молодой продюсер и пара звукорежиссёров — членов профсоюза. («Продюсерам позволялось только говорить, — вспоминает Саймон. — Если ты не был членом профсоюза, тебе категорически запрещалось прикасаться к любому оборудованию, к микрофонам, к микшерному пульту и так далее».)
Леонард, по словам Саймона, «казался уверенным в себе и прекрасно пел — приятный тембр, точное интонирование». На сей раз обошлись без зеркала: Леонард просто сидел, играл на гитаре и пел. Всего в течение двух месяцев у него было одиннадцать сессий с Саймоном в студиях B и E. Стив Сэнфилд ещё не уехал из Нью-Йорка, и Леонард пригласил его на студию. «Он записывал все свои песни, одну за другой, и они меня просто ошеломили, — вспоминает Сэнфилд. — Продюсер, кажется, тоже был ошеломлён. Он сказал: “У нас получится прекрасный альбом”».
