Подъезжая по усаженной деревьями дороге к территории фестиваля, Леонард и его товарищи обнаружили, что дорога целиком занята припаркованными и брошенными автомобилями. Им оставалось проехать ещё несколько километров. Идти пешком было слишком далеко, тем более с инструментами, и помощи ждать было неоткуда. И тогда Боб Джонстон вспомнил о лошадях. Они вернулись в отель и, проведя переговоры при помощи переводчика, снова двинулись на фестиваль — на этот раз верхом, в объезд, по узкой горной дороге. Стояла тёплая, звёздная ночь, и они ориентировались по горевшим на территории фестиваля огням.
«Где-то на полпути, — вспоминает Джонстон, — Леонард заявил: «Мы не можем выступать. У нас кончилось вино». А мы в лесу. Я сказал: «Леонард, не беспокойся». Мы проехали ещё милю по этой дороге и там, в этом богом забытом месте, увидели бар под названием «Техас». Вероятно, сам Бог привёл их к бару в стиле Дикого запада, которого там вообще-то не должно было быть. Там даже стоял столб, чтобы привязывать лошадей. Они спешились. Зайдя в бар, они разработали план: добравшись до фестиваля, въехать верхом прямо на сцену. Именно такая идея и должна была родиться от гремучего сочетания бессчётных выпитых литров вина, лидерского стиля Боба Джонстона и азарта европейского тура.
И вот, наконец, они появились за кулисами и по мосткам поднялись на сцену. «Сцена ходила ходуном, — рассказывает Джонстон. — Французы-организаторы махали руками и кричали, что сейчас она рухнет». Опасность, похоже, была вполне реальна. Белый конь Леонарда, очевидно, отнёсся к этому серьёзно и встал как вкопанный. В конце концов его удалось сдвинуть с места. «Я пнул его по заднице, — говорит Джонстон, — и Леонард выехал на середину сцены. Там конь встал на дыбы, и Леонард отсалютовал зрителям».
К этому моменту Леонард стал уже заправским шоуменом, умевшим действовать как спонтанно, так и продуманно. Единственной проблемой было то, что публика встретила его блистательное появление шиканьем и неодобрительными возгласами. Раздались оскорбления: кто-то обозвал Леонарда примадонной; кричали, что он капиталист, а билеты на фестиваль оказались такими дорогими из-за его непомерно большого гонорара; что он сочувствует фашистам, потому что имеет дом в Греции, но никак не осуждает хунту. Леонард по своему обыкновению пытался в перерывах между песнями спорить с «маоистами» (так он называл своих недоброжелателей). В ответ на сцену полетели бутылки. В какой-то момент Леонарду даже показалось, что он слышит выстрелы, но это просто разбился один из прожекторов. Невзирая ни на что, Леонард не боялся. Он был уже не «командиром Коэном» — он был Завоевателем, всадником Апокалипсиса на белом коне. Он сказал своим врагам, что если они хотят драки, то пусть поднимаются на сцену: он и его люди готовы дать отпор. К концу выступления Леонарда его группа получила официальное название — «Армия». Их следующей целью было захватить небольшой остров у южного побережья Англии, на который вторглись шестьсот тысяч юношей и девушек — в десять раз больше, чем было под Экс-ан-Провансом. Но прежде чем высадиться на острове Уайт, Леонард оказался в сумасшедшем доме.
* * *
28 августа, за два дня до фестиваля на острове Уайт, перед Хендерсоновским госпиталем в Саттоне на южной окраине Лондона остановился седан. Подняв голову, Леонард смотрел на внушительное старое здание с башней, с узкими окнами. Раз оказавшись в таком заведении, можно остаться там навсегда. Леонард зашёл внутрь. Там его ждал Билл Донован, который сказал, что в башне всё для него готово. «Ох, — сказал Леонард Бобу Джонстону, пока они шли за главврачом, — надеюсь, им понравится «So Long, Marianne».
«Леонард сказал: «Я хочу выступать в психиатрических лечебницах», — говорит Джонстон. И так же, как когда Джонни Кэш сообщил ему, что хочет выступать в тюрьмах, он ответил: «О’кей» и «поставил несколько дат». Несмотря на устрашающий вид здания, Хендерсоновский госпиталь (ныне закрытый из-за недостаточного финансирования) был передовым заведением, в котором практиковались новейшие методики лечения личностных расстройств. Они позиционировали себя как терапевтическое сообщество, а пациентов называли резидентами. «Мы занимались только разговорной психотерапией, — говорит Иэн Милн, бывший старший медбрат. — Никаких медикаментов, никаких «зомби»1971. Большинство пациентов были не старше Леонарда, то же касалось и персонала. Собственно говоря, постороннему наблюдателю было бы нелегко отличить пациентов от персонала, и все они присутствовали на утреннем собрании, когда главврач объявил: «Какой-то парень хочет прийти и спеть для нас, прогнать свою программу перед фестивалем на острове Уайт. Его зовут Леонард Коэн». У всех отвисли челюсти; в кои-то веки никто не говорил.
Рон Корнелиус вспоминает, как Леонард впервые заявил музыкантам, что собирается играть в психиатрических лечебницах: «Мы сидели в отеле «Мэйфэр», и он говорит: «Мы получим удовольствие от этого тура. Мы увидим такие-то и такие-то города, и иногда будем проводить в них два-три дня. И когда у нас нет концертов, я хочу приходить в психиатрические больницы и играть там». Я говорю: «Что? Я в психушках играть не буду. В Альберт-холле — с удовольствием, в психушке — без меня». Они всё говорили и говорили, а потом Леонард сказал: «Рон, сходи один раз». И я увидел, что музыка дала этим людям, и потом с удовольствием играл в клиниках, мы везде играли — в Европе, в Канаде и даже в Америке».
Леонард не говорил, почему хочет играть перед людьми с психическими расстройствами, а музыканты его не спрашивали, но Джонстон однажды услышал от Леонарда, как «ему когда-то пришлось оказаться в дурдоме, когда он написал «Прекрасных неудачников» или ещё что-то». Леонард рассказал ему, что принял большую дозу кислоты, вышел в море на лодочке и слишком долго смотрел на солнце. В 1974 году Леонард сказал журналисту Стиву Тёрнеру, что к психиатрическим больницам его влечёт «чувство, что опыт, пережитый многими пациентами психиатрических больниц, делает их особенно восприимчивыми к тому, что я пишу. В каком-то смысле, когда человек соглашается лечь в психиатрическую клинику или ему приходится это сделать, он уже признал некое колоссальное поражение. Можно сказать, что он уже сделал выбор. И я чувствовал, что в этом выборе и в этом поражении есть что-то аналогичное некоторым элементам моих песен, и что люди, обладающие таким опытом, будут испытывать эмпатию по отношению к опыту, описанному в моих песнях» [11].
Итак, дело было отчасти в чувстве некоего родства; в интервью 1969 года Леонард говорил: «Мне всегда нравились люди, которых раньше называли сумасшедшими. Я проводил время и разговаривал с этими стариками или с наркоманами. Мне было всего тринадцать или четырнадцать лет, и я не понимал, почему делаю это, — знал только, что в обществе этих людей мне хорошо». Было в этом и ощущение «если бы мне не повезло, я мог бы быть одним из них»: вспомним личную историю его матери и его самого. С практической же точки зрения это была хорошая возможность, как говорит
Донован, «отшлифовать звучание группы и снести им крышу». Леонард выступал в лечебницах за свой счёт и не устраивал вокруг этого шумихи. Джонни Кэш выпустил два знаменитых «тюремных» альбома, но у Леонарда нет пластинки At Henderson Hospital. Впрочем, запись этого выступления существует, и она хорошего качества. Иэн Милн записал концерт на четырёхдорожечный стереомагнитофон «Stella» — это было его хобби.
