Леонард уже шесть месяцев жил с Сюзанной в Монреале. Это стало ему надоедать. В августе он съездил в Лондон под предлогом того, что ищет издателя для антологии стихов Ирвинга Лейтона. В сентябре, в обществе очень красивой подруги-англичанки, художницы, он полетел в Швейцарию. Там он собирался встретиться со своим старым другом Генри Земелем, снимавшим документальный фильм про Иммануила Великовского, психоаналитика и катастрофиста, родившегося в Российской империи. Леонард читал о Великовском в журнале «Ридерз дайджест», который так любил его отец.
Позже он читал работы Великовского о сексуальности богов и познакомился с его теориями в русле катастрофизма: эволюция, религия, миф возникли как реакция на космические катаклизмы; описанные в Библии катастрофы вроде Великого потопа (а также коллективная посттравматическая амнезия человечества) были вызваны кометами и столкновениями планет.
Великовский, которого в научном сообществе считали психом, согласился стать профессором в швейцарском Университете нового мира — утопическом, экспериментальном учебном заведении, основанном американским политологом и социологом-бихевиористом Альфредом де Грациа, который одно время писал для ЦРУ методички по ведению психологической войны. Среди профессоров этого университета также были писатель Уильям Берроуз и саксофонист Орнетт Коулмен, один из лидеров джазового авангарда. Когда нью-йоркский журналист и музыкант Брайан Каллмен приехал учиться в Университете нового мира в сентябре 1971 года, «там ничего не было: ни кампуса, ни учебных корпусов — только человек пятнадцать-двадцать студентов, юношей из богатых семей, которые не хотели идти ни в армию, ни в колледж». Они поселились в отеле и получили небольшой список учебных курсов; среди них был курс по сексуальности: «студенты играли в сексуальные игры под руководством немолодой сексуальной дамы в очках и с глубоким декольте».
Потом приехал Великовский в сопровождении Леонарда, и Земеля и приступил к чтению лекций. Как Леонард, посещавший эти лекции, объяснил Каллмену, он хотел спросить профессора о сексуальной энергии, породившей жизнь на Земле.
— Встреча с Леонардом была для меня большим событием, — говорит Каллмен, — но почти всем, даже студентам, было плевать. Однажды вечером я сидел в лобби отеля с Леонардом и Генри, у Леонарда была гитара, и он пел «Bird on the Wire» и песни с Songs of Love and Hate. Рядом сидела компания очень красивых молодых француженок, которые не имели ни малейшего понятия, кто он такой, и они долго разговаривали: Генри расхваливал Леонарда, Леонард говорил что-то самоуничижительное, а потом пытался снова набить себе цену: «Вы знаете Шарля Азнавура?» — «Нет». — «Вы знаете Боба Дилана?» — «Да». — «Ну вот, а я немного похож на них обоих». Девушки не проявили ни малейшего интереса. Он старался показать, что эти француженки его не волнуют, но был явно уязвлён тем, что они его не знают.
Леонард и сам появился в фильме Земеля, ближе к концу, чтобы задать Великовскому несколько вопросов: как коллективная амнезия человечества повлияет на будущее, с помощью каких ритуалов можно повторно пережить травму и когда случится следующая катастрофа? Катастрофы не перестанут происходить, ответил Великовский, пока человек продолжает пребывать «в роли, которую он сам создал для себя, в своей надменности, в своей жестокости, в своём непонимании событий прошлого». Фильм Bonds of the Past («Оковы прошлого») показали по канадскому телевидению в феврале 1972 года, а месяцем ранее у Леонарда вышел новый поэтический сборник.
«Я только что написал книгу, которая называется «Энергия рабов», и я говорю в ней о том, что испытываю мучения, — рассказывал Леонард журналисту Полу Зальцману. — Я не говорю прямо этими словами, потому что мне не нравятся эти слова, они не описывают реальной ситуации. Чтобы описать ситуацию, в которой я сейчас нахожусь, понадобилось восемьдесят стихотворений. Я тщательно над ними работал. У меня на это ушло много лет… и вот они готовы… и заключены в твёрдый переплёт. В них есть строгость и контроль, и это то, что мы называем искусством» [7]. Эта «реальная ситуация» отличалась мучительностью и чувством потерянности, как и в песнях альбома Songs of Love and Hate. Он писал:
У меня больше нет таланта,
Я уже не могу написать стихотворение.
Теперь меня можно называть Лен или Ленни, Как вы всегда хотели [8],
и ещё:
Стихи нас больше не любят, они не хотят любить нас…
Не призывай нас, говорят они.
Мы больше не можем вам помочь. [9]
Он писал, что сам — «один из рабов»; «Вы наниматели». Все хотели получить от него что-то, что у него уже не было сил давать им: его звукозаписывающая компания, его публика, «все вялые лжецы эры Водолея» [10]. Даже женщины, которые всегда служили ему опорой, хотя он не всегда служил опорой им, превратились для него в тяжкий труд.
Ты почти всегда с кем-то другим,
Я сожгу твой дом и трахну тебя в зад…
Подойди-ка к моему столику без штанов,
Мне до смерти надоело удивлять тебя [11]
Он стал звездой, и женщины были его наградой:
15-летние девушки,
которых я хотел, когда мне было 15,
теперь мои…
Советую вам всем
стать богатыми и знаменитыми [12] (из «Энергии рабов»)
Рецензент литературного приложения к «Таймс» зубоскалил: «Модные мальчики и девочки всех возрастов поставят эту книгу на полочку между «Бхагавад-гитой» и нераспечатанным экземпляром «Кантос»11021 [13]. Другие критики были не менее суровы. Стивен Скоби, который часто оценивал Леонарда очень высоко, назвал его новые стихотворения «откровенно плохими… намеренно уродливыми, отталкивающими, озлобленными, антиромантическими» [14]. С последними эпитетами трудно не согласиться, но, как говорил сам Леонард, он теперь сознательно писал не ради красоты, а ради правды. Он уже был беспощадно честен на Songs of Love and Hate, соврав только один раз — в песне «Last Year’s Man», в которой он написал, что неспособен писать. Хватило же ему ясности, чтобы довести альбом до конца.
В «Энергии рабов» — та же беспощадная честность. Когда сегодня перечитываешь эту книгу, хочется отнести её к жанру панк-поэзии.
Стихотворение «Как мы использовали Книгу Перемен: 1966» дистиллирует отчаяние Леонарда до молитвы, к которой он не раз обратится в бурный следующий год:
Отец, так как я сломлен, я не вождь
рождающегося мира, не святой для страдальцев,
не певец, не музыкант, не мастер ни в чём, не
друг моим друзьям, не люблю тех, кто любит меня,
лишь моя алчность остаётся мне, вгрызающаяся в каждую
минуту, не принёсшую мне безумного триумфа
теперь укажи мне путь…
… и позволь мне стать на одну секунду в
этом тоскливом и обескураживающем горе счастливым
животным.
На Columbia Records начали дёргать Леонарда за его цепь. Они хотели, чтобы он выступил там, где люди покупали его пластинку: семнадцать городов в Европе и два в Израиле, всё в течение одного месяца. С его прошлого тура миновало почти два года (он, вероятно, думал, что сумел увернуться от новых гастролей), и у него не было группы: «Армия» была распущена больше года назад. Чарли Дэниелс записывал второй сольный альбом, а Бабба Фаулер оставил жену и детей и сбежал с бэк-вокалисткой Сьюзен Муссмано. Их роман начался в 1970 году во время гастролей Леонарда. Им было негде жить, и Боб Джонстон пустил их на свой катер, который он когда-то купил у великого кантри-певца Хэнка Сноу и поручил привести в порядок другому великому артисту Крису Кристофферсону, который тогда был беден и никому не известен. Билл Донован рассказывает: «Мы с Леонардом пару раз навещали их там; а потом они снялись с якоря, сказали, что собираются выйти в залив, и больше мы о них ничего не слышали»^0^.
