- Все, даже учителя дзен-буддизма, втайне мечтают быть музыкальными критиками; что Роси говорил о песнях и о вашем пении?
— Наутро за завтраком я спросил его, что он думает, и он сказал, что мне следует петь «больше грустно».
- Многие ваши поклонники угостили бы его рюмочкой и назначили бы его вашим музыкальным директором. А какова была ваша реакция?
- Я подумал: не надо грустнее, но нужно пойти глубже.
- Судя по всему, в то время грусти вам и так хватало. В чём коренилась причина — в вашей семейной жизни?
- Думаю, дело совсем не в этом. Конечно, когда тобой владеет этот недуг, почти невозможно поддерживать дружеские отношения с людьми.
- Когда всё время мучаешь сам себя?
- У тебя ни на кого нет времени. Почти всё твоё время занято. И хотя я думаю, что любая жизнь это чрезвычайное происшествие, ситуация становится ещё более чрезвычайной, когда ты изо всех сил пытаешься сообразить, как прожить ещё одну секунду, и не понимаешь, в чём дело, и никакими объективными фактами этого не объяснить. Конечно, из-за того что ты не можешь поддерживать отношения с людьми, в результате твоя жизнь становится объективно неприятной, но, по-моему, именно так, а не наоборот.
- Изменилось ли что-то, когда вы стали отцом? Может быть, это отвлекло вас от депрессивных ощущений или как-то сместило их фокус?
- Со мной такого не произошло, хотя с появлением детей действительно перестаёшь быть центральным персонажем драмы; ты уже никогда больше не сможешь относиться к себе по-прежнему. Но моего уныния это не скрасило. Я не знаю, в чём была моя проблема, не знаю до сих пор. Хотел бы знать. Но она была частью моей жизни и в основном именно она была двигателем моего интереса ко всему, что я исследовал: к женщинам, к песням, к религии.
В августе Леонард у себя дома в Монреале дал интервью израильскоканадской писательнице и радиоведущей по имени Малка Маром для программы The Entertainers, выходившей на радио «Си-би-си». Они беседовали в его сарайчике в саду (его новом кабинете) при свете свечей. Маром вспоминает:
- Он был озорник. Едва я успела наладить оборудование для записи, как рука Леонарда оказалась у меня под юбкой. Я говорю: «Что вы делаете?», а он: «Вот настоящий диалог» или что-то в этом роде. Я сказала: «Ну а кроме такого физического диалога есть какой-нибудь другой?». Он говорит: «Это можно выразить только в поэзии». Так что я стала задавать самые будничные вопросы, просто чтобы посмотреть, насколько хватит этой поэзии: в который час вы встаёте по утрам? что едите на завтрак? вы счастливы в браке? И он на всё отвечал, читая свои неопубликованные стихи.
Малка Маром также поинтересовалась взглядами Леонарда на брак и моногамию, ведь скоро у них с Сюзанной родится второй ребёнок.
- Я думаю, что брак для очень, очень высоконравственных людей, — ответил он. — Это крайне строгая дисциплина. Наотрез отказаться от всех других возможностей и опытов любви, страсти, экстаза — принять решение искать всё это в одних-единственных объятиях, — это высокая, добродетельная идея. Брак сегодня — это монастырь; а монастырь сегодня — это свобода.
Леонард сказал Маром, что пришёл «к более реалистичному взгляду» на себя; в его поступках нет «высокой цели». «Я просто иду, — сказал он, — чтобы не стоять на месте».
В сентябре, меньше чем через месяц после выхода нового альбома Леонарда, Сюзанна родила ему второго ребёнка, девочку. Леонард дал дочери имя Лорка
- в честь своего любимого испанского поэта.
* * *
Пятый альбом Леонарда New Skin for the Old Ceremony («Новая кожа для старой церемонии») был его первой пластинкой без слова «песни» в названии и без фотопортрета на обложке11121. Вместо его лица на конверте была изображена парочка голых существ с крыльями, совокупляющихся над облаками. Это была гравюра из Rosarium philosophorum («Розария философов») — алхимического трактата XVI века, которым так интересовался Карл Густав Юнг, — изображавшая coniunctio spirituum, священный союз мужского и женского начал. Но в песнях альбома говорилось о союзе решительно несвященном. Их тексты язвительны, саркастичны, полны чёрного юмора — да, в них есть юмор, но они от этого не становятся менее мрачными и резкими. Любовь, о которой поёт Коэн, так же жестока, как война, о которой он поёт тоже. Его женщина — «блудница и зверь вавилонский». Леонарда, её бедного, беспомощного любовника и прислужника, в этих песнях пронзают, вешают, бичуют, держат в плену и — дав коленом по яйцам и кулаком в лицо — приговаривают к смерти.
Он не лишён жалости к себе, этот «любимый поющий миллионер одной благодарной, верной женщины… который работает за доллар янки». Его сила — только в презрении и в остром лезвии его слов. Даже в его версии куртуазнейшей песни «Greensleeves», когда он видит свою женщину «нагой в первых лучах зари», он надеется, что она окажется «кем-то новым». В «A Singer Must Die» он поёт убийственное «спокойной ночи» своей «ночь за ночью, за ночью, за ночью, за ночью, за ночью». «Why Don’t You Try» ещё язвительнее:
You know this life is filled with many sweet companions, many satisfying one-night stands.
Do you want to be the ditch around a tower?
Ты знаешь, эта жизнь наполнена множеством приятных компаньонов,
многими неплохими любовниками на одну ночь. Ты хочешь быть канавой вокруг башни?
Эта шпилька поистине жестока в своём объединении образов секса и заточения. Хотя муза Леонарда не называется по имени, он ещё ни с одной из них не обращался так неучтиво. В своих песнях он совершенно сознательно отстаивает свою позицию перед судьями, перед своими предками и перед своим Богом.
Этот альбом сильно отличается от предыдущих тем, что его мрачная поэзия — не уступающая по мрачности Songs of Love and Hate — облачена в утончённые, неожиданные музыкальные аранжировки, заимствующие идеи отовсюду: из Африки, из Брехта и Вайля, из современной камерной музыки. Вот что Леонард говорит об альбоме: «Он удался. Я не стыжусь его и готов его защищать. Я не назвал бы его шедевром — я предпочитаю думать о нём как о маленькой жемчужине» [17]. Критики тоже по большей части приняли альбом благосклонно. В Великобритании рецензент Melody Maker нашёл его «более энергичным, чем предыдущие четыре» [18], а в nMe его назвали «приятной смесью винтажного Коэна и новых текстур. Конец света отменяется, хотя бы на время» [19]. В США рецензент Rolling Stone занял промежуточную позицию: он назвал альбом «не лучшим» у Коэна, но признал, что на нём есть песни, «которые его почитатели не скоро забудут» [20].
Две песни с New Skin…, обретшие наиболее долгую жизнь, очень не похожи друг на друга. «Chelsea Hotel К2» — одна из наиболее прямолинейных сингер-сонграйтерских вещей на пластинке. «Who by Fire» была непосредственно вдохновлена еврейской молитвой, которую поют в День искупления: о том, что пришло время открыть Книгу Жизни и прочесть в ней, кого и какая ожидает смерть. Леонард говорил, что впервые услышал её в синагоге в пятилетнем возрасте, «стоя с дядьями в чёрных костюмах» [21]. Свою собственную молитву он заканчивает вопросом, на который его предки так и не ответили и ответ на который он продолжал искать: какая невидимая сила управляет жизнью и смертью? кто здесь, чёрт возьми, главный?
