Сессия перетекла в попойку. При свете дня, когда почти все разошлись по домам, Спектор и Леонард прослушали запись на огромных студийных колонках, на страшной громкости; музыка была яростная. «Это, — сказал Спектор, потягивая свой Manischewitz, — это панк-рок, мать вашу!» Леонард налил себе стакан текилы Cuervo Gold. «Теперь все узнают, — сказал он, — что под этой безмятежной, словно Будда, оболочкой, бьётся юное сердце» [6].
По предложению Дэна Кесселя следующую сессию записи устроили в студии Whitney в Глендейле. Это было новое здание, в более спокойном районе, оснащённое по последнему слову техники, которое принадлежало Церкви Святых последних дней. Там записывались Фрэнк Заппа и Кэптен Бифхарт. «Однажды ночью, — вспоминает Дэн Кессель, — Фил слушал запись на зашкаливающей громкости (Леонарду пришлось закрыть уши руками), и вдруг одна из двух гигантских мониторных колонок просто вылетела, так что задрожало трёхслойное звукоизолирующее стекло, отделявшее студию от аппаратной. Рёв «стены звука» на большой громкости может это сделать». Колонку надо было чинить, и запись снова перенесли в другое место — на этот раз в студию Devonshire Sound Studios в Северном Голливуде.
Леонард не знал точно, когда он утратил контроль над альбомом, но он знал, что это так. «Это было не классно и расслабленно, но Леонард был очень собранным, он держался с достоинством и очень профессионально, — говорит Дэвид Кессель. — Потом он оказался в странной ситуации». Всё предприятие, как выразился Леонард, было похоже на пытку. Спектор, который не жалел сил, чтобы получить нужный звук, — так же, как Леонард, который постоянно всё переписывал, — часто заставлял его ждать до двух и трёх часов ночи, а то и до четырёх, когда Леонард уже был слишком измучен, чтобы петь. «Это был просто такой период, когда я был не на высоте и не мог противиться Филу и его сильному влиянию на альбом, а затем его захвату альбома», — говорит Леонард [7]. Ранним утром, глядя, как Спектор увозит плёнки к себе домой, Леонард садился за руль и ехал в свой арендованный дом в чужом городе, к семье, бывшей на грани развала.
«Я не справлялся с семьёй, с работой и с жизнью, и это было очень, очень чёрное время, — рассказывал Леонард. — Я психовал, и [Спектор] совершенно точно психовал тоже». Если Леонард реагировал на проблемы «уходом в себя и впадением в меланхолию», то Спектор был склонен к «мегаломании и безумию, а также тяге к оружию, которую было невозможно выносить. Все были вооружены до зубов, все его друзья и телохранители, и все были пьяны или под кайфом — ты идёшь и поскальзываешься на пулях, ешь гамбургер и натыкаешься в нём на револьвер. Всюду валялись пистолеты. Фил был неуправляем». Однажды во время записи, в четыре часа утра, когда Леонарду наконец надо было петь, Спектор вышел из аппаратной с полупустой бутылкой Manischewitz в левой руке и пистолетом в правой. Он дружески обнял Леонарда за плечо, а затем ткнул ему в шею дулом пистолета. «Леонард, я тебя люблю», — сказал он, взводя курок. «Надеюсь, что так, Фил», — ответил Леонард [8].
«Пули, валяющиеся на полу, это преувеличение», — говорит Дэвид Кессель, и он, скорее всего, прав. Чем больше человек даёт интервью, тем более отточены его истории и тем больше он склонен преувеличивать. «Пули на полу студии не валялись, — продолжает Кессель. — Он, наверное, говорит про особняк Фила. Если на то пошло, многие американцы зачем-то владеют огнестрельным оружием. Конституция это позволяет». Дэн Кессель: «Леонард, казалось, был заинтригован Спектором и его компанией, он часто говорил про нас какие-то остроумные и проницательные вещи, но я никогда не чувствовал, что ему некомфортно из-за оружия или ещё почему-то. Наоборот, он по-своему, тихо, наслаждался всем происходящим».
Стэн Росс, ассистент звукорежиссёра и один из владельцев студии Gold Star, считает иначе. «Моё главное воспоминание обо всём этом — что и Фил, и Леонард были недовольны тем, что у них получалось, и, по-моему, совершенно справедливо» [9]. Пианистка Девра Робитай, ассистент и любовница Спектора, игравшая на Death of a Ladies’ Man на синтезаторе, согласна с Россом. Она рассказала биографу Спектора Мику Брауну, что Леонард и Спектор «совершенно не совпадали во взглядах. Между ними было много творческих разногласий. Это всегда было очень напряжённо, очень дискомфортно». И ещё непредсказуемо. Спектор «мог быть в прекрасном настроении, а мог быть совершенно безумен. В большой степени это было из-за алкоголя. Иногда дело было в чьих-то словах, иногда на него просто находило такое настроение, и он в гневе уходил. Все болтаются в студии, а потом эмоции накаляются, на часах уже пять утра, все дико устали… Пару раз он напивался и отрубался прямо посреди комнаты — тогда мне с Ларри [Левином, звукорежиссёром] приходилось поднимать его, усаживать на стул и приводить в чувство, и иногда он каким-то образом собирался, и получался блестящий дубль, момент гениальности» [10]. Даже Левин, давний соратник и друг Спектора, был принуждён сказать, что Фил был «не в лучшей форме» и Леонард «заслуживал результата получше» [11].
Во время записи под дулом пистолета оказался также скрипач по имени Бобби Брюс. Было уже поздно, и он записывал соло в «Fingerprints», стилизованной под кантри песне о влюблённом человеке, теряющем свою личность. Как вспоминает Дэн Кессель, Спектор «хотел, чтобы Бобби сыграл снова с определённым ощущением. «Сделай это вот так, Бобби. Нет, вот так». Атмосфера была напряжённая, и в попытке разрядить её Бобби заговорил жеманным голосом (Дэн показывает): «Ну конечно, Филипп, я всего лишь майонез в твоих руках. Обычно Фил бы просто рассмеялся, но сейчас он был не в настроении шутить». Спектор достал пистолет. Левин пытался всех успокоить, но Спектор отказался убирать пистолет. Левин пригрозил выключить всё оборудование и уйти домой. «Тогда он понял, что я настроен серьёзно, и убрал пистолет, — говорит Левин. — Я любил Фила. Я знал, что это не настоящий Фил» [12]. Брюс тихо убрал скрипку в футляр и смылся.
Когда пришло время записывать заглавный трек альбома, Леонард привёл на студию Whitney защитника для себя — Роси. Дэн Кессель вспоминает: «Дзен-гуру Леонарда был приятный и дружелюбный и говорил тихим голосом. Он был одет, как полагается монаху». Рони Блейкли: «С таким человеком хотелось находиться рядом, он был весёлый и добрый, и в нём чувствовалась дисциплина. Особенный человек. Леонард к тому же был его водителем. Это был — надеюсь, я могу так сказать — урок смирения. Он учился служить». Леонард пытался уговорить Рони отправиться в Маунт-Болди и медитировать с Роси. «Он сказал мне, — вспоминает она, — что это спасло ему жизнь».
Запись началась, как обычно, в 7:30 вечера, но к половине четвёртого музыканты ни разу не сыграли «Death of a Ladies’ Man» от начала до конца; Спектор заставлял их играть маленькими кусочками — не больше шести тактов. В четыре часа утра Спектор встал у окошка аппаратной, хлопнул в ладони, и Леонард начал петь свою медитативную девятиминутную историю о любви, браке, утрате мужественности и о пустоте, которая наступает, когда «великая любовь (или дело) заканчивается». В этой огромной студии имелся настоящий церковный орган, и Спектор велел Дэну Кесселю сыграть на нём. Тот никогда ещё этого не делал. «Я включил инструмент, сел, наскоро попробовал разные регистры и постарался найти самый массивный звук. [Затем Спектор] начал дирижировать нами, как настоящим оркестром, и Леонард вступил в идеальный момент и начал петь с максимальным чувством, а все сорок музыкантов играли как один, ловя каждый нюанс его пения. Каким-то чудом, без написанных партий и без полноценной репетиции, мы смогли все вместе зайти на гладкую посадку. Мы все были вне себя от счастья, когда закончили, и Леонард больше всех».
