Это новгородцы – они все «цокали», да тянули о-а, лишние гласные добавляя – такой уж, свой, говор… как и у иных. И смолян да полочан – польских да немецких слов много, у владимирцев, черниговцев, рязанцев – половецких, да уже и татарских…
– Ты не цокай, Махоня, харя гнилая! Это что – баклажка?
– Баклазка, баклазка – оцень доборая, оцень!
– А дырка то у нее – вона! Все пиво вчерась вытекло, ах ты ж хмырь!
Удар! Покупатель – дюжий мужик, бородища черная, руки – грабли! Махнул в морду – рыжий плюгавенький новгородец так и покатился, завыл…
– Ай, люди доборые, убивают!
Выл, правда, недолго – улучив момент, живенько на ноги вскочил, да – ка-ак заедет чернобородому в уху! Тот так и сел. Глазами захлопал удивленно, кулачищи сжал… А гость-то торговый – уже с кистенем! И ухмылка такая…. Разбойничья, а серьга с жемчужиной крупной золотом в ухе горит.
– Все вы, новгородцы – разбойники-тати!
– Это кто есцо разбойник? Сцас поглядим!
Сверкнул зубом купец, махнул кистеньком – примеривался… Тут бы и драка – не на жизнь, а на смерть, да только предупредили соседи-купцы, люди добрые:
– Эй, эй, парни – хватит уже. Виру платить хотите? Вона вои-то – сюда уж идут.
Тут же оба буяна – и покупатель, и продавец – при виде дружинников обнялися, ровно братья родные. Заулыбались:
– Доброго здравьичка, вои славные.
– И вам не хворать. Что за шум тут?
– Да так, расспорились цуть.
– А мы глядим – драка.
– Цто вы, цто вы! Какая ж тут драка, так… Давай-ка, друже, я тебе баклазку на новую обменяю. Эту уж потом подлатаю, продам.
– Давай… ото так, давно бы…
На том и разошлись. Дружинники к «обжорным» рядам пошли – там тоже буянов хватало, рыжий новгородец Махоня за свой рядок встал, а довольный бородач с новой баклажкою быстренько зашагал под гору, где корчмы. За пивом, должно быть.
Махоня, прищурив глаз, осмотрел баклажечку, на ладони подкинул:
– Цто з, поцинить мозно.
Улыбнулся – а чего не улыбаться-то; вчера две «белки» с бородача за баклажку взял, а цены-то ей нет и четверти!
– Поциним.
– Эй, господине хороший…
Положив баклагу, купец повернул голову, посмотрев на только что подошедшего мужика, по виду, как есть разбойного – кудлатого, кряжистого, словно старый пень. Руки узловатые, сильные, бородища обрезанная, косая, а взгляд – как у конокрада-половца.
– Тебе цего, дядя? Баклазку купить хоцес? Купи.
– Мне б брадобрея-цирюльника.
– А! Вона, за «обзорниками» бородобреи, – Махоня показал рукой. – Туда и иди. Возьмут недорого, обстригут славно.
– Ну, ин ладность, пойду. Благодарствую, человече добрый.
Кивнув, кряжистый мужичага – сразу и не скажешь – молодой или старик? – ходко направился к брадобреям. Обошел «обжорные» ряды, да под дерево:
– Кто тут стригаль?
Сутулый цирюльник поклацал ножницами:
– А садись вон, на пень, человече. Обстрижем. Чем платить будешь?
– А вот…
Блеснули на узловатой ладони две зеленые бусинки. Блеснули – и исчезли, тут же их брадобрей и забрал, заулыбался:
– Не сомневайся, мил человек, все, как надо, сладим.
– Ну-ну.
Действовал брадобрей умело, быстро – в один миг на голову клиенту подходящий горшок нахлобучил, прошелся по космам ножницами, горшок снял – любо-дорого посмотреть! Потом за бороду взялся – подстриг, подкруглил… усмехнулся весело:
– Ну, вот, господине – теперь совсем на человека похож. А то был, как волхв из лесной чащи.
– Ты языком-то не болтай!
– На вот, мил человек, в зеркальце посмотрись!
Со всей возможной любезностью цирюльник схватил прислоненный к дереву полированный медный таз:
– А ну-ка?
Клиент почмокал губищами – смотрел на него с таза какой-то непонятный силуэт: то ли арап, то ли вообще – корова, только что без рогов… но, в общем, вполне даже ничего, красиво.
Ухмыльнулся кудесник довольно, котомочку на плечо закинул, дальше пошел. Теперь уже и почти совсем на человека похож – благообразный, подстриженный… Только вот морда – разбойничья, ну, так морду-то куда денешь?
Пошатался по торжищу малость, по сторонам пооглядывался да затопал к Кирилловской церкви. В храм, правда, не зашел, варнак, даже лба не перекрестил, а сразу спустился к реке, не к самой пристани, а чуть в сторонку прошел, где, за ивами да смородиной, отроки-подростки рыбку удили. Долго кудесник не думал – сгреб за шиворот крайнего:
– Анкудина Петра Ремеза сына лодейку знаешь?
– Анкудина? – парнишка похлопал ресницами. – А! Того, что медом торгует?
– Его.
– Знаю.
– Беги. Скажи пусть приказчик придет. Убой его тут дожидается. Так и передай – Убой. Приведешь – награду получишь.
– О! Это мы враз!
Обрадованный отрок со всех ног помчался на пристань, так, что только пятки сверкали.
Убой посмотрел ему вслед, хмыкнул злобно. Он и вообще недобрый человек был, но хитрый весьма и, несмотря на весь свой замшелый облик, очень даже не дурак. Убой – это прозвище, от слова – бить, ударить – на самом-то деле звали человечину Сом. Сом Калины Харина сын… Правда, имя свое настоящее Сом давно уж забыл, так вот, на кличку Убой откликался. Да то и за дело. Кстати, одно время он и волхвовал как-то, кудесничал на полном серьезе.
Позади зашуршали кусты, Убой резко оглянулся, словно почуявший охотников волк. Из-за кустов вышли двое – давешний отрок-рыбак и желтолицый, небольшого росточка, плюгавец, припадающий на левую ногу, отчего бок его казался каким-то кривым.
– Ой, Убоюшко, – сразу заголосил кривобокий. – Здрав будь.
– И ты будь здоров, Олекса-тиун. Не ждал, небось?
– Господине… – помявшись с ноги на ногу, напомнил о себе отрок. – Ты ж мне награду обещал.
– Награду?! – Убой посмотрел на него, как смотрит кухонная девка на рыбу, которую начинает разделывать, ухмыльнулся. – В ухо хошь?
– Не-а, – обалдел парнишка.
– Ну, тогда, значит, и не получишь. Вот тебе и награда! Хо-хо-хо!
Убой гулко захохотал, видать, сам радовался своей шутке. Недавно подстриженная бородища его заколыхалась, на толстой шее забилась жила, вот-вот, казалось, готовая взорваться и брызнуть худой черно-бурой кровью, какую те же цирюльники обычно выдавливают из фурункулов-чирьев.
С испугом посмотрев на волхва, юный рыбачок счел за лучшее как можно быстрее ретироваться. Убег, не дожидаясь обещанной награды… которую, вообще-то, и получил – в морду же ему не дали! А ведь могли бы – запросто.
