Слушая степняка вполуха, Ремезов прекрасно понимал, что ему делают предложение, от которого невозможно отказаться. Откажешься – предатель! И князя смоленского предал, и «царя» – Бату-хана. Тогда – острог, а земли – конфисковать нещадно… Чего так добиваются «братцы», Анкудин с Питиримом. Не они ль эту идейку князюшке предложили-подбросили? А что?
– Вижу, Павлуша, думы тебя одолели, – сразу «просек тему» старый князь.
Усмехнулся, тряхнул бороденкой реденькой, голову склонил умилительно, ни дать не взять – «дедушка Ленин» на детском утреннике. А слово произнес с угрозою, словно бы по-змеиному прошипел:
– Никак отказаться хочешь?
– Отказаться? Нет, – встав с лавки, Ремезов – все ж дуростью не отличавшийся – низко поклонился князю и дальше продолжил так, как от него и ждали: – Просто мыслю – как ловчее порученье исполнить.
– Молодец! – Всеволод Мстиславич одобрительно крякнул и потеребил бороденку сухонькой своею рукою, именно такие руки, если верить хиромантам, идут под графой «загребущие».
– Под видом купцов поедете, – негромко произнес Ирчембе-оглан.
Павел хмыкнул – что ж, идея не новая. Ну, а как же еще-то? Туристами по профсоюзной путевке?
– От Смоленска до Берестья одни пойдете, чтоб меньше вопросов задавали – дескать, откуда такой молодой гость? Что-то не слышали, – вполне резонно заметил старый князь. – В Берестье, или, даже лучше, во Львове, пристанете к большому каравану – так и правдоподобнее, и безопаснее – с ними доберетесь до Пешта, потом – в Дубровник, то уже веницианского дожа земля. Сядете в Дубровнике на лодью – дукатов у вас будет вдосталь – доберетесь в Равенну, ну а уж там – и до Рима недалече. Где Иннокентия-папу искать – то я вам подсказать не смогу, – Всеволод Мстиславич развел руками. – Увы. Сообразите сами. Все нужное к походу получишь, дукаты – прямо сейчас. Верно, Ирчембе-княжич?
Князь повернулся к посланцу монгольского хана, и тот, кивнув, подошел к двери. Приоткрыл, щелкнул пальцами… Тотчас же кто-то передал ему увесистый с виду мешок, содержимое которого сотник, недолго думая, высыпал к ногам молодого заболотского боярина:
– Смотри, друже Павел! Считай.
– Да я вам верю!
– Не уж, друг мой – нам четкая расписка нужна.
Это он верно заметил – при дворе монгольских ханов денежки считать умели, такие сидели крючкотворцы-души бумажные – оторви да брось! Вообще-то, как помнил Ремезов, именно в монгольской империи появились первые бумажные деньги… вот прямо в эту эпоху, или чуть-чуть позже.
Монеты с изображением венецианского дожа (дукса – отсюда и название) оказались увесистые – около пяти граммов – и, к удивлению Павла, серебряные, хотя вроде бы как дукатам положено бы быть золотыми. Может, с конца века? А сейчас – вот так…
Кроме дукатов, имелись еще и другие похожие на них денежки, тоже серебряные, кои старый князь обозвал «денариус гроссис» или просто – «грошами».
– Гроши эти в Генове чеканят, – охотно разъяснил Всеволод Мстиславич – видать, «монетная» тема была ему очень близка, – это хорошие монеты, «толстые», оттого и название такое – «гросс» – «грош». В германских землях тоже подобные же чеканят, только зовут пфеннингами, в разных землях чеканят, в геллере – тоже, из еще «геллерскими пфеннингами» зовут, но ты от таких монет подальше держись, Павлуша – меди в них добавляют изрядно. Ну, коли что – толмача своего спросишь, он в этих делах сведущ.
– Толмача?
– Его, – князь повернул голову к воеводе. – Емельян Ипатыч, покличь!
Толмач оказался своем еще молодым парнем, на вид лет пятнадцати, вряд ли более – росточка среднего, худой, словно тростинка, тонкорукий, лицо худощавое, вытянутое, волосы длинные, прямые, темные, и непонятно какого цвета глаза – слева посмотришь – светло-синие, а справа – как бы и зеленоватые вроде. Одет, как немецкий подмастерье или приказчик – куцая курточка светло-коричневой шерсти, да узенькие темно-голубые суконные штаны-чулки, на ногах – башмаки кожаные. Вроде бы и совсем простая одежка, однако ж – все доброго сукна, и крашена, видно сразу, на совесть – не какой-нибудь там черникой ягодой. На груди – тонкая серебряная цепочка блестит с небольшим медальоном, пояс узорчатый, к нему кошель привешен, кинжалец узенький да гребень узорчатый, такой бы больше девке к лицу, нежели молодому парню. И вообще, отрок сей видом своим напоминал капризную девчонку – надутые губы, опущенные долу глаза – кажется, вот-вот заплачет. Хотя, черт с ним, с внешностью – был бы толмач хороший.
– Зовут Марко, – ничуть не гнушаясь, самолично представил толмача старый князь. – Марко Грач.
Павел хмыкнул – уж на грача-то сей отрок вовсе не походил… ну, может, самую малость.
Марко смущенно поклонился.
– Сам из Каринтии, фрязин, сирота. Толмач хороший – его мне заморский гость Федор Мга, староста купецкий, еще по весне присоветовал. Ты, Павлуша, ежели его о чем-то спросить хочешь, так не стесняйся, спрашивай.
Кивнув, Ремезов тут же осведомился про языки – какие именно переводчик знает?
– Знаю ломбардский, флорентийский, могу говорить, как в Риме и как на Сицилии, – тихим, но неожиданно твердым голосом принялся перечислять юноша. – Так же знаю баварскую и швабскую речь, понимаю саксонцев и померанцев – но хуже.
– А латынь?
– Латынь – само собой! – Марко сверкнул глазами – обиделся, что почему-то приняли за неуча, повел плечом. – Я два года изучал семь свободных искусств в университете славного города Болонья! Знаком с сочинениями Блаженного Августина, Боэция, Марка Авре…
– Ну, хватит, хватит, – поспешно замахал руками князь и, глянув с усмешкой на Павла, добавил: – Этак он до вечера рассказывать будет.
По-русски толмач говорил чисто, но с явным акцентом, чуть растягивая с придыханием гласные и немного «акая» – «Ба-алонья», «А-августин»
– Добро, – приложив руку к груди, Ремезов почтительно поблагодарил князя за толмача.
– Хороший, хороший парень, – снова похвалился Всеволод Мстиславич и, взглянув на Марко, шевельнул пальцами. – Теперь, отроче, ступай. Сам собирайся, да за другими пригляди.
Толмач, поклонившись, ушел, плотно прикрыв собой массивную дубовую дверь, и старый смоленский князь вновь перевел взгляд на Ремезова. Ласковый такой взгляд, как у доброго дедушки:
– Может, ты, Павлуша, спросить чего хочешь?
– А и спрошу, – обнаглел заболотский боярин.
В конце концов, раз они тут за него все решили, так почему б о себе не подумать… даже не о себе – о Полинке, о людях своих верных.
– Дружину свою с собой не бери, – тут же предупредил Всеволод Мстиславич. – Пущай сидят в вотчине, а ты у нас будто бы с поручением в Сарай послан. Ну, вот, вместе с Ирчембе и отъедешь… На самом-то деле мы с ним твоих братцев отправим да соседа – Телятникова-боярина… – князь вдруг засмеялся, тихонько так, дребезжаще, словно лобзиком тонкую жестяную пластинку пилили. – Ведаю, на всех троих зуб у тебя.
