Шестеро «пилигримов», правда, там разместились с трудом, зато вышло недорого, к тому же и до Ватикана – всего-то с полчаса вдоль реки неспешным шагом. Ну, пусть – минут сорок. Столовались постояльцы здесь же, во дворике, у кухни, куда, по приказанью хозяина слуги вытащили узкий, сколоченный из толстых досок стол, судя по его виду, помнивший еще времена консульства Цезаря. На столовании настоял сам синьор Франдолини, отбивая клиентов у близлежащих таверн, кои, сморщившись, характеризовал как сущие вертепы, сразу же вызвав нездоровый интерес Осипа и Кондратия.
Да, у занимавших второй этаж хозяев еще имелись дети: мальчик и девочка, маленькие – лет пяти-шести. Спали малыши плохо, часто плакали, и синьора Франческа частенько отправляла их гулять под присмотром Матроса и Кьезо. Гуляли обычно на площади у церкви Святой Марии ин Трастевере, к удивлению Павла, имевшую примерно такой же вид, как и много веков спустя. Фонтан, правда, был другой, да и площадь вовсе не имела привычного, притягивающего туристов, вида, впрочем – она и так смотрелась довольно миленько, особенно разросшиеся, оккупированные многочисленными пьяницами, кусты.
Переночевав, путники сразу же в первый денно отправились в город, и вовсе не только потому, что Ремезову не хотелось тратить время даром, просто другое их поведение неминуемо вызвало бы подозрение хозяев – к чему явившимся из далекого далека пилигримам сиднем дома сидеть? Надо успеть всем святым местам поклониться, замолить грехи, испросить милости и удачи.
Вот и бродили, искали подходы-выходы, ждали – насколько удалось узнать, папы сейчас в Риме не было – отъехал на север, возрождать пресловутую Ломбардскую Лигу – союз североитальянских коммун и понтифика против императора Фридриха, кстати, не так давно в очередной раз проклятого и отлученного от церкви, что вовсе не мешало ему здравствовать, заниматься искусствами, наукой и вести весьма успешные войны. Утешало пока одно – папа очень скоро должен был явиться, его ждали к дню святого Франциска – четвертого октября, до чего оставалось чуть меньше недели. И за это время нужно было найти подходы в папскую канцелярию, для чего нужна была бы важная причина, лучше – выдуманная, не говорить же каждому встречному о тайном поручении великого монгольского хана!
Рим середины тринадцатого века, конечно же, вовсе не напоминал тот прекрасный город, где Павел некогда провел с Полиной такие чудесные дни, наверное, самые лучшие в его непростой жизни. От античности уже остались лишь только развалины да нелепо торчащие останки зданий, части которых раскрадывались и использовались в качестве стройматериала каждым, кто только мог себе это позволить. По сути, какого-то сильного самоуправления, коммуны, в Риме сейчас не было, город делили соперничающие между собой банды баронов, понатыкавших тут и сям нелепые, но неприступные дома-башни. Еще не начался Ренессанс, хотя первые ростки его уже начинали проклевываться в богатой Флоренции, где – как и по всему северу – набирали финансовое могущество первые буржуа, в Вечном городе все еще было не так, еще не появились чудом Господним гении Микеланджело, Рафаэля, Бернини, еще не были созданы прекрасные площади, палаццо, фонтаны, римские форумы заросли травой, у колонны Трояна торговали рыбой, Колизей превратился просто в крепость, а мавзолей Адриана – нынче замок Сант-Анджело – не только в крепость, но еще и в тюрьму. На месте прекрасной барочной площади Навона (бывший стадион Домициана) простиралось заросшая колючим кустарником, кое-где занятая огородиками и убогими постройками, пустошь; площади Пополо, как и фонтана Треви, и прекрасной виа Венето, еще не было и в наметках, на вилле Боргезе, за городскою стеной, шумел густой лес, полный разбойниками и волками, да много чего не было… лишь Пантеон, языческий Храм всех богов, а с начала седьмого века – церковь Санта-Мармия ад Мартирес – оставался таким же основательным и чудным. Классический фасад его все так же радовал взор и вызвал у проходившего мимо Ремезова череду ностальгических воспоминаний, впрочем, тут же прерванных громким хохотом Кондратия, удивленно вытаращившегося на проходившего мимо негра в ослепительно-белом тюрбане.
– Господи, Господи, – испуганно закрестился Осип. – Уж не сам ли это диавол, а, господине боярин?
– Не, не дьявол – лишь дьяволов слуга, – Павел шутливо прищурился, прикидывая, куда направить стопы – ибо времени еще было много, а ошиваться лишний раз у базилики Святого Петра почему-то не очень хотелось. Зачем раньше времени мелькать, вызывая ненужные подозрения у охраны?
Нужно было бы как-то занять оставшиеся дни, а особенно пристроить откровенно изнывавших от безделья дружинников, в отличие от того же Марко, вовсе не выказывавших особого желания посещать католические храмы. Вот и сейчас, справившись у прохожего, толмач потянул всех на окраину, в церковь Святого Иоанна, более известную Ремезову как Сан-Джованни ин Латерано. Тащиться в такую даль не хотелось, как не хотелось и отпускать парня одного, Рим – городок неспокойный, даже средь бела дня всякое может случиться.
– Может, лучше на Капитолий заглянем? – подумав, предложил Павел. – Ну, Компидольо – по-местному. Там храм Марии Аракельской, насколько помнится – весьма неплохой.
– Да-да, – хлопнув ресницами, Марко оживленно поддержал боярина. – Храм Святой Марии Аракельской – весьма достойное место.
Туда и зашли, оказавшись в изысканно-золотистой зале, столь великолепной, что даже язычник и волхв Убой восхищенно разинул рот, глядя на фрески и статуи святых, освещенных ярким светом многочисленных восковых свечей. Всем своим еще в княжестве было строго-настрого приказано – елико возможно, изображать из себя латынян, тут главное было не перепутать, не перекреститься по-православному, либо лучше вообще никаких крестных знамений не творить, а для надежности обходиться поклонами и невнятным бормотанием. Что и принялись делать самые умные – сам Ремезов да Кондратий с Осипом; Убой же лишь молча таращился, правда, уже прикрыв рот, а уж о Воле и говорить было нечего. Что же касаемо толмача, то Павел давно уже догадался, что Марко – истовый католик, хуже позднейшего инквизитора Торквемады. Юноша молился истово, беспрестанно кланялся, о чем-то просил, благоговейно сложив руки, из глаз его катились по щекам слезы. Что и сказать – повезло парню, вот уж получил заряд благодати!
Отстояв службу, вышли наконец-то на улицу, на Капитолийский холм, откуда открывался потрясающий вид на весь город. Если повернуть голову налево – сразу за аркой Септимия Севера виден был Палатин и римские формы, справа, за болотно-зелеными Тибром, в синей туманной дымке маячил Ватикан с базиликой Святого Петра (конечно, еще романской, а не той, знаменитой), прямо же глаз упирался в древний театр Марцелла, построенный еще Августом для своего племянника и ныне приватизированный ушлым бароном Савелли. Рядом с театром виднелась таверна – видно было, как люди сидели даже на улице, в тенечке, среди магнолий и олеандров, как слуги таскали кувшины, разливали, разносили, ставили на выставленные на улицу столы тарелки с едой.
Кондратий потянул ноздрями воздух, вслух выразив общее мнение:
– Теперь бы, батюшка-боярин, поесть.
– А и то! – спохватился Павел. – Одним духом святым жив не будешь. Сейчас вот в ту корчму и зайдем, а вечерять уж, как и обещали, у хозяина будем.
