– Птицею?! – Марко и Убой ахнули разом.
– Так это ж…
– …не может быть!
– Может, – уверил Павел. – Помнишь, Марко, ты у меня про Дёмку Умника спрашивал, да про крылья его?
– А-а-а-а!!! – парнишка остановился и хлопнул себя ладонями по коленкам. – Вот оно в чем дело-то! Так ты, господин… прямо там их и…
– Ну, пришлось все же пойти на хитрость, – польщенно улыбнулся боярин. – Потом, если захочешь, я подробненько тебе все обскажу, даже чертеж нарисую.
– Чертеж – это было бы здорово! А знаешь, синьор… – Марко почему-то говорил с Павлом исключительно на латыни. Опасался Убоя, не доверял? Всяко бывает, время такое – сегодня еще все сотоварищи-друзья, а завтра – как монета ляжет.
– Знаешь, синьор, почему тебя взяли-то?
– Ну?
– Хозяин наш, Амедео. В нем все дело. Кьезо, слуга – я его потом видел – говорил, что, мол, хозяин его, Амедео, проговорился, будто бы тебя с собственной женою застукал. Не знаю, может, и врал.
– Врал, – вслед за своими проводниками Ремезов прибавил шагу, спускаясь в глубокий овраг, по дну которого тянулась глинистая тропинка. – Не в жене тут дело – точно! Вернее, не только в жене. Однако каков засранец! Впрочем, сам-то – тоже хорош…
– Что, синьор?
– Да так, о своем я… Ты лучше скажи, Марко, знакомцев наших горных в городе не встречал?
– Кого?
– Ну, парня с девчонкою – Марцелина и… ммм…
– Аньез, – подсказав, юноша почему-то покраснел и поспешно отвернулся.
А Ремезов-то спросил просто так – перевести разговор, но парня-то вон как зацепило! Знать, не терял надежды… не терял.
Павел тоже не терял, думая, что все ж хорошо было бы эту парочку где-нибудь встретить, пусть даже и поодиночке – вдруг да «племяшки» приведут к своему дядюшке… мятежному барону ди Тиволи, рыцарю Золотой Чаши! А уж через него… через него можно – и к Фридриху.
Но! Все это дело в тайности соблюсти надобно! Чтоб ни одна живая душа, особенно – соратнички-соглядатаи-шпионы.
– Да ты внимания не обращай, Марко. Я ведь так просто спросил, думаю, мало ли. Уж, извини, видел, как тебе девчонка понравилась. Хорошая девочка, и в самом деле – хорошая. Красивая очень и далеко не дура.
– Да-да, – поспешно спрятав улыбку, парнишка кивнул. – Красивая… И плечо мне перевязала умело – вообще теперь не болит.
– Не болит, говоришь? Ну, вот и славно. Кстати, Марко – мы ведь теперь с тобою коллеги. Я тоже – медик, знаменитый лекарь доктор Энгельс Карлсон из Швеции. Вот так-то, мой юный друг! Что глазами хлопаешь? Интересно? После расскажу, как придем. Если время будет.
Харчевня старика Веладжо располагалась почти сразу же за оврагом, в тенистом лесочке у самого склона холма, в паре миль от «настоящей римской» дороги, некогда выстроенной по приказу императора Адриана… или какого-нибудь другого императора, старик точно не знал, и в древних правителях путался, что, однако, ничуть не мешало ему выводить свой род от ветерана галльских войн.
– Сам Цезарь пожаловал моему славному предку этот участок земли! – налив новому постояльцу вина, старик Веладжо торжественно выпятил грудь, впалую и узкую, словно бы разделенную надвое узкой, но длинной бороденкой, дрожащей при каждом слове трактирщика.
Все уже сидели на заднем дворе, за длинным столом под тенистым каштаном, созревшие плоды которого уже жарились тут же, на летней кухне, распространяя вокруг удивительно аппетитный запах, почему-то напомнивший Павлу детство… когда папенька выводил его гулять в парк Монсо… Черт! Это же не его, Ремезова, туда водили… Это – Марселя, студента, блин, филолога с Данфер Рошро!
– Неплохой дед, господине, – наклонившись к Павлу, шепнул лопоухий ловелас Кондратий Жердь. – Только поболтать любит – ужас!
Сидевший рядом с Кондратием Осип Красный Кушак, услыхав, про что разговор, степенно поддакнул, Убой и Вол Архипов на дальнем конце стола молча пили, не обращая никакого внимания на трактирщика.
А тот все не унимался:
– Мой род, если хотите, знать, старше всех родов Италии! Увы, только он не дворянский, в этом все дело.
Павел не дослушал беседы, ушел отдыхать в отведенный ему флигель: небольшую – два на три метра – пристроечку, рассчитанную лишь на одного постояльца… максимум – на двух. Для сей эпохи, во многом еще напрочь лишенной самого понятия об индивидуальности личности, достоинство существенное и немаловажное.
Спать заболотский боярин не собирался, просто хотелось поразмышлять без всяких помех, прикинуть – что делать дальше?
Ничего нового, впрочем, он так и не придумал, не успел – в пристройку, осторожно постучав, протиснулся боком Убой с узким и длинным кувшином.
– Вина тебе принес, господине.
Павел поблагодарил энергичным кивком и, растянувшись на узком ложе, устремил взгляд в потолок… вернее – в крышу… однако Убой не уходил, а словно бы застрял в дверях, стоял, переминался с ноги на ногу.
– Что-то хочешь сказать? – быстро спросил Ремезов.
– Угу.
– Так говори, не стесняйся.
Детинушка воровато оглянулся и, понизив голос, заявил:
– Марко, толмач, чтой-то зачастил в город.
– Ну, так ведь и должен бы! – ухмыльнулся боярин. – Не сиднем же вам сидеть.
– Э, нет, господине, – собеседник поднял вверх палец – узловатый, кривой, похожий на мощный корень выросшего на самом обрыве дерева, сосны или вяза. – Так-то оно так… Да не так! Не за делом толмач ходит! Я как-то углядел – за девкой какой-то помчался, опосля об ней на площади той же торговок выспрашивал. Тебе, небось, не сказал?
Павел удивленно приподнял брови, ответив типично по-русски, той самой загадочной фразой, что при буквальном переводе сводит с ума иностранцев:
– Да нет вроде. А что за девка-то?
– Язм, господине, по-местному-то не толкую – дак и не спросить, – смущенно признался Убой. – Одначе ж проследить можно, толмач-то совсем дурен – по сторонам смотрит редко, не оглядывается.
– Что ж, проследи, – подумав, согласился Ремезов. – Кроме тебя кто еще об этой загадочной девке знает?
– Да никто.
– А не та ли это красуля, что мы в горах встречали? Как ее… Аньез!
– Может, и она, – детина согласно кивнул и пригладил бороду, клочковатую, сивую, словно на старом пне мох. – Врать, правда, не буду – разглядеть не успел.
– Ну, пусть так, – Павел озабоченно потер руки. – В другой раз, ежели кого заметишь, уж разглядеть постарайся.
– Сделаю, господине. Все, как надо, слажу.
Низко поклоняясь, детинушка вышел, едва не снеся широкими плечищами хлипкие дверные косяки.
Не прошло и пяти минут после ухода Убоя, как за дверью вновь послышались шаги, на этот раз – быстрые, легкие.
