Мессир Джанкарло Гоцци лично предупредил понтифика о возможных проблемах, что оказалось не так уж и трудно – папа Иннокентий Четвертый происходил из знатного рода Фиески, к младшей ветви которого принадлежал и сам господин судья. Собор Святого Петра наводнили воины городской стражи и личной охраны первосвященника, сам синьор Гоцци лично затаился за одной из колонн, пристально вглядываясь в лица входящих на мессу.
Народу в храме становилось все больше, так, что уже и яблоку негде было упасть, а вот тех, кого так жаждал увидеть господин коммунальный судья, что-то не было. Запаздывали? Или испугались чего-то, решили не приходить? А вдруг уже проникли, и теперь… А что теперь? Не убьют же они понтифика прямо во время мессы? Хотя фанатики антихриста – могут, им и жизни своей для того не жаль.
Незаметно показав кулак агентам – Луиджи и Валентино, – бдительно стоящим у самых врат, синьор Гоцци с началом литургии принялся потихоньку протискиваться вперед, к алтарю, пред которым, в белой, шитой золотом альбе, уже читал торжественную молитву римский первосвященник, наместник святого Петра.
Судья тоже молился, клал поклоны, и даже вместе со всеми совершил коленопреклонение, что, однако, вовсе не способствовало его продвижению в толпе. К слову сказать, расталкивать кого-либо было б вообще чревато – простолюдины здесь не стояли, и, памятуя об этом, Джанкарло проявлял разумную осторожность, стараясь просочиться вперед тихой сапою, незаметно, неслышно, словно бестелесный дух.
Увы, не вышло. Не выходило никак. Оставалось лишь уповать на папских охранников, располагавшихся вблизи алтаря и получивших самые строгие инструкции. Вместе с охранниками, там же стоял лавочник Амедео Франдолини, гордый от оказанной ему чести.
Отражаясь в золоченых ризах «божьих слуг», ярко горели свечи. Таинственно мерцала драгоценная литургическая утварь – чаша и тарелочка-патена.
– Агнус деи-и-и-и… – молитвенно сложив руки, нараспев читал папа.
Собравшаяся в храме паства благоговейно внимала, время от времени крестясь и повторяя слова молитвы.
Как-то совсем незаметно служба подошла к таинству евхаристии – превращения крови и тела Христова в хлеб и вино. Народ подходил причащаться, все шло торжественно, благостно, без всяких эксцессов, которых подспудно ждал синьор Гоцци. Ждал и все же, где-то в глубине души, надеялся, что все обойдется без них. Да, конечно, хорошо было бы поймать врагов святой веры, но только не здесь, не сейчас – не в храме же!
С другой стороны – а тогда где же?
После мессы, поспешно встав вместе с агентами и стражей возле ворот храма Святого Петра, судья напрасно пялил глаза – никого похожего на тех, кого он все-таки ждал, не встречалось. Да и поди, заметь хоть кого-нибудь в этакой-то толпе.
Ага… а вот и синьор Франдолини! С поспешностью подбежал, поклонился:
– Их не было, мой господин.
Судья покачал головой:
– Не было, угу… То есть ты хочешь сказать, за причастием никто из твоих знакомых не подходил?
– Абсолютно точно, почтненнейший синьор! Если б подошли, я бы сразу заметил, подал бы знак.
Мессир Гоцци хотел было рассерженно сплюнуть да выругаться, однако ж сдержался, побоялся осквернить святое место, и, лишь зло прищурившись, молвил:
– Что ж, видать, злодеи оказалось хитрее нас. Пока – хитрее.
Сверху послышались чьи-то шаги, здесь, в подземелье, отдавшиеся гулким эхом. Капнула вода, шмыгнуло под ногами что-то мелкое… крыса? Кто же еще-то. Павел обернулся, силясь рассмотреть в темноте шедших за ним людей – Убоя, Вола Архипова, Марко. Ремезов нынче специально взял с собой самых сильных и толмача, Осип с Кондратием остались у реки, в лодке, ждать и прикрывать тыл.
Заброшенная и местами обсыпавшаяся клоака вела от реки в старый папский дворец, выходя как раз к кухне, куда наконец-то и выбрались Павел и его люди. Завидев впереди блеклые отблески месяца и сверкающих звезд, поспешно затушили свечу, застыли, прислушались… Вол с Убоем – пригодилась силушка! – легко и без лишнего шума выломали решетку.
– Вы – ждите здесь, Марко – за мной, – выбравшись, Ремезов обернул башмаки войлоком и быстро зашагал меж кухонных плит, уставленных сковородками и котлами, и, обнаружив дверь, неслышно проскользнул в коридор, чувствуя за плечами взволнованное дыханье юноши. Постоял, обернулся, спросил гулким шепотом:
– Куда теперь?
– В библиотеку. Она совсем рядом, я ж рисовал.
– Помню…
Коридор оказался невероятно широким и длинным, с большими, украшенными витражами, окнами, он больше походил на приемный зал. Где-то впереди мелькнуло тусклое пламя…
Павел резко остановился, вжимаясь в стену:
– Тсс!
Кто-то громко позвал:
– Артензио!
– Да, ваше святейшество?
Голос прозвучал где-то совсем рядом, казалось – только протяни руку и…
– Сходи, милейший, на кухню, принеси что-нибудь… ммм…. Этакого легонького, под вино… ну, ты знаешь.
– Сделаю, ваше святейшество. Мигом!
Гулкий топот слуги разнесся на весь коридор и затихли под сводчатым потолком. Павел толкнул Марко локтем – пора.
Быстрые шаги… почти бег… Вот и заветная дверь с приоткрытой створкой.
Властелин всего католического мира Его святейшество папа Иннокентий Четвертый сидел за большим столом, склоняясь над какой-то старинной книгой. Рядом, в высоком серебряном шандале, потрескивая, горели свечи. Первосвященник был в обычной сутане, с большим – на тонкой золотой цепочке, крестом, седую голову покрывала круглая шапочка из темно-красного бархата. Всем обликом своим понтифик напоминал Павлу обычного провинциального чиновника средней руки, никуда не лезущего, ничего не хотящего, а просто спокойно дослуживающего до пенсии, а она у госслужащих очень даже ничего.
– Доброй ночи, ваше святейшество!
– А, ты уже пришел, Артензио… Поставь все сюда.
Повернув голову, папа увидел вошедших… и те с поспешностью преклонили колена.
– Позвольте просить благословения, святой отец! – взволнованно зашептал Марко. – Мы опоздали на мессу…
Понтифик неожиданно улыбнулся:
– Опоздали на мессу, и поэтому явились сюда? А как же стража? Проспала?
– Мы просто очень хотели увидеть вас… – негромко промолвил Ремезов. – И кое-что сказать.
– Вы говорите с акцентом, – протягивая руку для поцелуя, заметил первосвященник. – Чужеземец? Откуда-то издалека? Теперь понятно, почему вы так старались попасть ко мне… Постойте, постойте… вы, верно, поляки?
– Нет, я лично – русский.
– Русский?!
– Да… И явился не сам во себе… вот! Это перстень моего князя, а это… это пайцза. Золотая монгольская пайцза, святой отец!
