Нет, не ждет гостей подлый убийца, не ждет!
Усадьба возникла в ночи, словно огромный черный корабль, «Титаник» – зловещая, черная, с высоким тыном и истошным лаем злобных цепных псов. Лай этот никого из ремезовских парней не пугал – собаки всегда лаяли, леса кругом, какого только зверья вокруг частокола не хаживало – зайцы, лисы, волки…
– Там, на заднедворье, лествица, – показав рукой, шепнул Федор. – Мы с робятами шастаем иногда…
Ну, конечно, шастали – в соседнюю деревню, к девкам. На этой-то усадебке девки, почитай, почти все – сестры, двоюродные, родные, вот и нельзя с ними… А где жену себе приискать? В соседней деревне вестимо. На сенокосе-то все вместях, да далеконько еще до сенокосов, до страды. Вот и приспособились – лесенка через частокол в укромном месте, да когда свой человек на страже стоит…
У Ремезова в Заболотице тоже такая лесенка имелась, о чем боярин хорошо знал, и тайно велел верным людям приглядывать – чтоб тот, кто не надобно, не пролез. А свои – что ж… дело молодое.
Обойдя усадьбу со стороны леса, пленник покаркал вороною… Из-за частокола послышалось в ответ точно такое же карканье. Кто-то унял псов.
Федор запрокинул голову:
– Ты, Трегор?
– Федько? Что, ваши вернулись уже?
– В Средице заночевали, а язм – бегом. Господине-то спит, поди?
– Спит, – за стеной неожиданно хохотнули. – Оттого и нам всем не худо. Ну, друже, влазь!
Пленник оглянулся, зашептал:
– Язм первый полезу, а за мной…
– За тобой – вот он.
Ремезов кивнул молодому белокурому парню из отряда Нежилы. Никита – так его звали.
– Смотри, Никита, ежели что…
– Убью, – спокойно отозвался юноша. – Ножи я добре кидаю.
Павел потрепал парня по плечу:
– Вот и славно, вперед… Где там эта лествица?
С частокола уже перекинули тоненькое, с суками, бревно – лестницу – видать, самоволки здесь были организованы четко.
Федор и сразу следом за ним – Никита, ловко полезли на стену… Вот мелькнули при свете луны… исчезли.
Вскинулся, громыхнул цепью пес… Не залаял, заворчал, вроде как и не зло – для порядку как бы.
Сверху послышался свист:
– Давайте.
Павел с Нежданом проворно бросились к лестнице. Полезли. Спрыгнули. Вокруг – за многочисленными амбарами, овином, конюшней – было темно и тихо, приземистые, с крытыми дранкой и соломою крышами, строения отбрасывали в серебристом свете луны призрачные, дрожащие, словно марево, тени. Пахло навозом… вот снова вскинулся пес.
– Тихо, Маслай, – махнул на него Федор. – Тихо.
Пес опять заворчал, но уже больше не лаял, никем не замеченные, незваные гости пробрались по задворкам на крытую галерею, тянувшуюся вдоль хором этакими узенькими подмостками.
– Боярская опочивальня где?
– Там, за углом. Скоро. Я покажу, господине.
– Что-то я челядь не вижу, – засомневался Ремезов. – Неужто дрыхнут?
– Хм, дрыхнут, – пленник хрипловато хохотнул. – Как же, дрыхли б они! Боярин-то наш строг да на расправу крут – живо б такого храпуна до смерти плетьми забили.
– А где ж тогда?
– Боярин, господине, в опочивальне девок пользует… Дак чтоб без лишних глаз да ушей. Особливо приближенные токмо в стороже.
– Много?
– Двое. Тиун да кат.
– И тут кат? – усмехнулся Павел. – Тоже гусельник?
– Что?
– Ладно, проехали.
– Тсс!!! Вона дверца.
Ремезов осторожно надавил рукой… Дверь не поддавалась, как видно, запертая изнутри на засов.
– Людская, опочивальня – сразу за ней.
Незваные гости переглянулись.
– Кто может сюда прийти? – шепотом спросил Павел.
– Не знаю… Может, Ульяна, прислужница – квасу принесть. Но и для нее – поздновато.
– Ладно… – заболотский боярин усмехнулся, прижав палец к губам. Зашептал: – Действуем, парни, тихо! Главное, чтоб на помощь не успели позвать, не вскрикнули…
Неждан ухмыльнулся и взглянул на молодого Никиту:
– Не вскрикнут. Тут кое-кто дюже умеет ножики кидать.
– Кинем!
– Добро. Приготовились. Да! Федор, ката с тиуном как кличут?
– Охримий и Хеврон.
– А прислужница к ним как обращается?
– Охримия господином зовет, а Хеврона – хм… Хеврошею. Но только когда думает, что никто их не слышит.
– Хевроша, значит, хм…
Махнув рукою, Ремезов осторожно поскребся в дверь.
– Хто? – сурово осведомились из горницы.
– То я, господине Охримий, кваску попить принесла, – старушечьим голосом отозвался Павел.
Никита от удивления хмыкнул и чуть было не расхохотался – Неждан вовремя показал ему кулак да шепнул:
– За слугою следи.
– Ульянка, ты, что ли? И чего меня господином кличешь?
– Ой, Хевроша… Как хорошо, что ты не спишь. Открывай поскорее.
– Сейчас… погодь. Да, смотри, тише.
Скрипнув засовом, медленно отворилась дверь…
– Чтой то голосок у тебя какой-то… простыла, что ль?
– Да в баньке вчерась…
– А что, баня вчера была?
Бумм!!!
Неждан ловко закатил тиуну в лоб своим здоровенным кулачишем. Бедняга так и обмер, упал взад себя на половицы, ловкий Никита, забежав, едва успел подхватить голову. Чтоб не стукнулась, не громыхнула.
Тиун Хевроний торчал в людской один и, очень похоже, уже начинал потихоньку подремывать, подстелив на широкую лавку старенький армячок да полушубок. Хорошее устроил лежбище – тихо, тепло. На столе, рядом, горела сальная свечечка, рядом с ней стоял средних размеров кувшин с каким-то пойлом, а в красном углу светилась лампадкой икона Николая Угодника.
Накрепко связав тиуна, вошедшие набожно перекрестились. Оставив Никиту с парнями и Федором здесь же, в людской, Ремезов осторожно толкнул дверь, ведущую в господскую опочивальню. Собственно, она одна в людской и была, если не считать выхода.
Послышался богатырский храп, прерываемый каким-то поросячьим повизгиванием – боярин Онфим Телятников спал беспокойно, ворочался, как и все люди с нечистой совестью. Вот снова вздрогнул…
– Ха! – вошедший следом за своим господином Неждан поднял повыше прихваченную из людской свечку.
На широком, сбитом из крепких досок, ложе, Телятников спал не один. Рядом, ближе к стеночке, привалилось юное, небесной красоты, создание – белокурая девушка с нежно-золотистою кожей. Младая красавица спала нагою, на левом плече ее зияло выжженное клеймо в виде головы бычка-теляти. Так Телятников метил свой скот, ну и, как видно, заодно – и рабынь-челядинок. С рабыней и спал, потому и прогнал всех – не хотел особо огласки, видать, побаивался все же местного батюшку. А, скорее, и вовсе не местного, а архиепископа Троицкого монастыря Гермогена, известного своей дружбой со старым князем. Ну да, с рабой-то хозяин что хочешь, творить может… однако в грехе с ней жить не должен, чай, православный, а, прости, господи, не какой-нибудь там Сарданапал.
