– А я вот его на нож, купчину-то, он и пал…
– Кистеньком, кистеньком надо!
– Да что кистеньком – ножичек вострый да в хороших руках… милое дело!
– Шесть-пять! Быть вам, парни, без порток, х-ха!
– У купца, вишь ты, жена в санях оказалась… пришлось и ее…
– Красивая хоть баба-то?
– Темновато было, не разглядеть. Но тело белое – всей ватагой ее и спробовали.
– Толоку устроили, ишь.
– Оно так, толоку. Ох и сладко!
– Жонке токмо не сладко.
– Оно так. Одначе бывают такие жонки, что…
Скрипнула дверь, обдав с улицы холодом, и многие (кроме, конечно же, игроков, ничего, кроме игрища своего не видевших и не слышавших) повернули головы – кого это черт принес? Неужто Старец уже? Так вроде бы рановато ему – в корчме еще народ не разошелся.
– Отроцы явилися, – лениво протянул кто-то. – Горька с Лютиком.
– Пар-рни! – громко рявкнули с дальних полатей. – Дверь-то за собой закрывайте!
– Дак мы закрыли, дядько, – несмело возразил Лютик. – Старец-то еще в корчме?
– А вы что, там не были?
– Не, не заходили. Со двора сразу сюда.
– Ну, ждите.
Мальчишки забились в угол, где еще было местечко, притихли…
– Эй, отроцы! Куны есть? Я отыграюсь – отдам.
– Откуда у нас куны, дядько?
– А пощипать? – игрок – здоровенная всклокоченная орясина – глянул на парнишек с угрозой и показал кулак. – Смотрите у меня!
– Может, в корчму? – на ухо своему сотоварищу зашептал Горе. – Там Старцу обскажем все и домой. Бабка, поди, щей наварила… ску-у-усно!
– Слюни-то подбери, скусно ему! – грозным шепотком одернул Лютик. – Что-й-то еще Старец скажет. Ой, чую, ничего доброго! Придется уж нам нынче под плетку ложиться.
– Я не хочу под плетку…
– И я не хочу. Да лучше уж под плетку, чем под ножик.
– Про что там шепчетесь? – загрохотали с полатей. – Замыслили что дурное?
– Что ты, Островей, что ты!
Отроки замахали руками, притихли.
– Говорю же – в корчму надоть, Лютик.
– То Старцу не глянется.
– Ну, что-то же мы принесли!
Лютик еще посидел, подумал, покосился на расходившихся игроков, да ткнул кулаком приятеля:
– Пошли уж, друже.
До двери сразу не дошли – Светлогора ухватил за ухо какой-то нищий:
– Вы это куда же направились, а?
– Уй, уй, пусти, больно.
– Больно тебе? Посейчас еще больней будет!
– Пусти нас, Косой, – вступился за приятеля Лютик. – Нам к Старцу надоть.
– Всем надоть!
– Нам важное докладати. Опоздаем из-за тебя – на тебя и свалим.
Нищий тут же отпрянул, злобно зыркая косым глазом, зашипел что-то, однако же удерживать отроков перестал – испугался. А что? Мало ли что там они Старцу натреплют?
Пройдя двором, мальчишки покосились на дуру-луну, пса цепного добрым словом приласкали, по загривку погладили – добрый был псинище, а кликали – Громом, потому что лаял, как гром.
– Вот бы и нам так – собакою житии, – утерев нос, позавидовал Горе. – Косточки б нам кидали, а мы б лаяли, не жисть – красота!
– Ага, красота – на чепи-то?
– На чепи-то – да…
У задней двери остановились оба. Переглянулись, вздохнули – ну, была ни была…
Увидали корчемщика, плюхнулись в ноги:
– Господине…
– Хо?! – старик оглянулся с недоброй ухмылкой, глаза закатил глумливо. – Гляньте-ка, кто пожаловал! Именитые вотчинники – Горе да Лютик.
Деловито прибиравшиеся в корчме служки угодливо засмеялись.
– Что, подождать-то невмочь было? – по-змеиному зашипел старик и так глянул, так зыркнул глазами… какой там старик – поистине, грозный и властолюбивый Старец!
– Мошенька, леща им отвесь, – Старец чуть повернул голову.
И тотчас же дюжий молодец – кабацкая теребень – бросив грязные кружки, от души закатил обоим паренькам по очереди пару звонких затрещин. Таких, что аж слезы выступили, покатились градом.
– Не вели казнитии-и-и…
– А ну, не ныть, не то еще больше получите!
Гневно прикрикнув на отроков, грозный кабатчик, казалось, сменил гнев на милость. Заулыбался, заговорил ласково:
– А что вы тут на коленях-то, милые мои? Ну-ка, ну-ка, вставайте! Вон, сидайте на лавочку… Поди, печенку мне не принесли от волхва-то, и в том признаться боитесь? Ничо, всяко ведь бывает, всяко… Он что, волхв-то, от вас убежал?
– Не, господине, не убежал – он же мертвый.
– Знаю, знаю, Горенька! Боюсь, что и ты у меня нынче мертвым сделаешься! Вместе с дружком своим Лютиком!
Столь громовым голосовым модуляциям, такому едкому сарказму позавидовал бы и сам Нерон! Ах, как гаркнул Старец! Как жутко сверкнул очами. Как выругался, схватил откуда-то тяжелую татарскую плетку:
– Армяки и рубахи долой. Живо!
– Мы принесли, господине… – скинув армяк, Лютик вытащил из-под рубахи грязную, испачканную в кровь, тряпицу.
– Принесли? – Старец поиграл плеткой. – Это что – печень?
– Это… тряпица…
– Ага, тряпица. Шутковать изволите?
– Но кровь-то на ней – волхва! Она ведь тоже на что-то сгодится, ведь не простая же кровь…
– А ну, легли на лавки, гнусы подлючие! – вконец взъярился старик. – Мошенька, твой левый… Возьми плеточку, постегай, а я уж этого… Поглядим, кто у кого громче орать будет. Если у тебя тише – сам на лавку ляжешь, Мошенька.
Павел поворочался на лавке – вроде бы рано еще, часов десять вечера… впрочем, для средневековья и вовсе не рано, а как раз самое время спать. Темно кругом, на улице лишь собаки лают, да шипят, падая в подставленную под горящую лучину, кадушку, угли. Все спутники заболотского боярина уже давно задавали храпака – кто на лавке, кто на сундуках, кто на полатях, лишь Неждан отправился сменить охранявшего коней Микифора, да притулилась в уголке с прялкой хозяйка, бабка Морена, рядом с которой сидела, вытянув ноги, Олисея-девица. Обе, не сомкнув глаза, дожидались каких-то пока что неведомых Ремезову «робят», кои, как ничтоже сумняшеся поясняла бывшая невольница, смогут очень сильно помочь боярину в его непростом деле.
Молодой человек, честно говоря, не особенно на это надеялся – тут не бабкины «робяты» нужны, а люди со связями.
– Не кручинься, господин Павел, – Олисея словно подслушала мысли. – Парни помогут, хотя бы подскажут, где супружницу твою да людей искати.
