– Где б нам кваску испити? Притомилися, – прогундел сквозь маску Окулко-кат.
Слуга – молодой парень с круглым, не обезображенным даже признаками интеллекта лицом потребителя различных ток-шоу – деловито кивнул головой – руки у него были заняты большим серебряным блюдом с жареным тетеревом:
– Так эвон же, идите в людскую. Я туда квас принесу.
– Ага, пойдем. Ты беги давай поскорее.
Слуга убежал тотчас же, да и Ремезов со своими спутниками больше не стали ждать – быстро прошли по галерейке, оказавшись перед запертой дверью, небольшой, сколоченной из крепких, скрепленных железными полосками досок, конечно же, тесанных (пилорам не было) из дуба или сосны. Дверь перекрывал такой же железный засовец, запертый заковыристым, изрядных размеров, замком.
– Новгородской работы, – потрогав замок рукою, прошептал Митоха. – Такой чем ни попадя не откроешь.
– А мы чем ни попадя и не будем, – Окулко в ответ хохотнул и, оторвав от гуслей заднюю планку, вытащил спрятанный в инструменте кованый железный штырь, каким насаживают на ворота петли.
Штырь этот он еще вчера приобрел на рынке у речки Чуриловки, и даже еще раз закалил у кузнеца.
– Митоха, на стреме встань, – шепотом распорядился Павел. – Если что – мы кваску испить ищем.
Вообще-то бы, можно было б и покричать, позвать Полинку – там ли она? Только уж слишком опасно, ни к чему внимание привлекать.
Тусклый свет падал из галерейки, замок тупо мерцал и, казалось, издевательски ухмылялся – а ну-ка, мол, попробуйте, вскройте!
Окулко просунул штырь в проушину, поднатужился… на ручищах его вздулись жилы…
– Помочь?
Что-то скрипнуло, заскрежетало – проушины медленно вылезли из косяка.
– Ну, вот! А замок – добрый, его б нипочем не открыть.
Выскользнул из пазов засовец, Павел отворил дверь:
– Полинка!
Сидевшая на широкой, застеленной медвежьей шкурою лавке боярышня тут же вскочила, бросаясь мужу на шею:
– Милый! А я-то думаю, кто это там, снаружи, возится?
– Ты как, люба? – Ремезов погладил супругу по волосам.
– Да ничего. Слушай, меня тут дьяк один про тебя все расспрашивал – ездили ли ты, мол, в далекие страны, да зачем? Будто не знают…
– Ладно, – чмокнул женушку Павел. – Об этом потом, сейчас выбираться надо. Для начала – из хором княжьих, а потом… Потом, милая, даже не знаю, и куда. Вместе подумаем, сообразим.
– Подумаем, – согласно кивнула боярышня. – Сообразим, конечно.
Как женщина умная, Полина лишних вопросов не задавала, понимала прекрасно все, раз уж такие дела пошли – и что в Смоленске нельзя оставаться, и что на усадьбу, домой – ни-ни. Да и не время было сейчас спрашивать.
– Вы мне личину-то приготовили?
– Конечно! – молодой человек поспешно полез в суму. – Вот тебе маска, вот свирель, а вот и одежка. Переодевайся скорей, нам еще тиунов вызволять надо.
В гостевой горнице все по-прежнему веселились, плясали и пели, не обращая никакого внимания на вновь объявившихся скоморохов – их тут и без того хватало. Правда, один из гудошников, опустив трещотку, попытался все ж выяснить у Окулки – кто, мол, такие, почему из другой ватаги пришли?
Наезд не вышел – кат просто показал парню здоровенный кулак, и скоморох счел за лучшее покуда заткнуться, правда, вослед прошептал с угрозою:
– Ла-адно, опосля разберемся с вами. Ужо!
Когда беглецы спустились с крыльца, уже начинало темнеть, и длинные синие тени хором тянулись через весь двор, словно зубья гигантской расчески. Стражники как раз запирали ворота после отъезда кого-то из важных гостей – верно, какого-нибудь именитого вотчинника, не чета Ремезову Павлу…
– Эй, эй, постойте-ка! – подбежав, закричал стражам Митоха. – Нас бы выпустил, а?
Один и стражников, судя по чванливому виду – десятник – обернулся, окинув лже-скоморохов полным неприкрытого презрения взглядом, да, сплюнув в снег, процедил через губу:
– На задний двор топайте, там чрез калитку в угловой башне.
– Ну, на задний так на задний.
Пройдя меж приземистыми конюшнями на задний двор, заставленный санями, телегами, бочками, «стожками» дров и всем таким прочим, «гудошники» отыскали нужную башню, на верхней площадке которой, под крышею, маячили на фоне пока еще светлого неба черные силуэты воинов в островерхих шлемах.
У самой же башни, у небольших воротец – ничего себе, калиточка! – тоже толпились воины. Кто-то в блестящих, из узких металлических пластинок, панцирях, кто-то в латах из полированной кожи, а кто и в простом монгольском доспехе – хураге – напоминавшем обычный стеганый халат.
– Татары! – оглядываясь, недоуменно присвистнул идущий впереди Митоха. – И что им тут надо-то?
– Да мало ли, – Ремезов махнул рукою. – Нам бы выбраться отсюда скорее, а эти… эти пусть, что хотят, желают.
– Эй, хэй! – дернув струны гусель – чтоб слышали все, кто идет – закричал Окулко-кат. – Отворяй, добры молодцы, ворота.
«Добры молодцы» – те, что на башне – даже не повернули головы, а вот монголы очень даже насторожились, раз-два и уже окружили беглецов плотной толпою, плотно ощетинившей копьями – и некуда было деваться!
Засада! – похолодел Ремезов, краем глаза заметив того самого парня, служку с тупым круглым лицом.
Выдал? Или специально был поставлен?
Монголы внезапно подтянулись, вскинули в приветствии копья. Беглецы повернулись разом…
– Ну, здрав будь, Паша, – улыбнулся только что подъехавший на коне степняк с красивым лицом и длинными рыжевато-черными волосами. – Не хочешь мне ничего поведать, а?
Глава 4
Летающий шар
Март 1244 г. Смоленск
– Здравствуй. Ирчембе-друже! – сняв скоморошью маску, Ремезов широко улыбнулся в ответ. – Хочешь что-то узнать? Здесь?
– Не здесь.
Дернув шеей, степняк спешился, поприветствовав спутников Павла кивком, а боярышню – отдельным поклоном:
– Приглашаю вас в гости. Тут, недалеко, – Ирчембе-оглан указал рукою на ряд хором, как видно, предназначавшихся для высоких гостей. – Провожу вас лично и… отказываться не советую.
– Что ж, пойдем, – согласно кивнул боярин. – С большим удовольствием с тобой пообщаюсь. Думаю, Ирчембе, ты тут гораздо больше нашего знаешь. Ты, кстати, кто теперь? Не думаю, чтоб, как прежде, сотник.
– Минган-у нойон, – с гордостью отозвался воин и тут же поправился: – Впрочем, к моему нынешнему поручению это отношения не имеет. Ну, что вы стоите-то? Прошу! Нет, нет, «личин» не снимайте и ты, Павел, свою надень.
Ремезов махнул рукой своим – мол, делайте, что говорят – и хмыкнул:
