Забавный мальчишка этот Бару – с косичками. Игдорж, судя по имени и облику – монгол: меркит или найман, а все остальные – явные китайцы… или уйгуры…
– А это – мой верный нойон Павел, правитель Тиверы.
Купцы – или кто там они были – вежливо покивали. Поклонившись в ответ, боярин уселся на кошму, внимательно разглядывая гостей. Одеты богато – даже Бару – шелковые халаты, на китайцах (или уйгурах) – красные, с золотыми вышитыми драконами, на монголе – небесно-голубой. Перстни, золотые цепочки… не слишком ли для простых купцов, обычно не имевших привычки выставлять свое богатство на всеобщее обозрение, особенно в чужих землях, перед чужими людьми.
– Прошу, дорогие гости, выпейте вместе со мной!
Заиграли трубы и рожки, гости выпили, закусили, облизав пальцы. Жирная баранина как-то Ремезова не прельстила, даже после крепкой кумысной водки – арьки. От такой еды – только изжогу заработаешь, или гастрит… как и от острого твердого сыра в небольших шариках или от вяленной тоненькими полосками конины. Поданную к столу парную говядину по степным обычаям тоже не очень-то долго варили, просто сунули в кипящую воду и тут же вытащили, подали к столу – кушайте, дорогие гости! Даже соли пожалели, аспиды.
Павел пощелкал пальцами – чего бы такого съесть?
– Куропатки в ягодном вине очень хороши, господине, – посоветовал Демьянко Умник.
Боярин лишь отмахнулся:
– Знаю я эти куропатки – костей не оберешься. Ммм… А что, в реке рыба больше не ловится?
– Да вон рыба, – парень показал рукой. – На серебряном блюде.
– Ах, да, – Ремезов повернул голову. – Окулко, подай-ка сюда небольшой кусочек… Э! Я ж сказал – небольшой.
– Выпьем, дорогие гости, за здоровье великого Бату-хана, славного наследника Потрясателя Вселенной!
Потом выпили за самого Потрясателя – Чингисхана, затем – за всех родичей Бату… за Гуюка, однако, не пили. Значит, не от него гости явились. Впрочем, зная хитрого Ирчембе, можно был предполагать все что угодно. Он мог и нарочно за Гуюка не пить… сейчас. А выпить раньше, или позже – в теснейшем кругу.
По ходу пира рядом, на лугу, начались состязания борцов и стрелков из лука – мог выступить всякий желающий, и многие гости, захмелев, поднялись на ноги, пошатываясь, целились… в-вух!!! Кто-то попадал, а чаще – мазали, да, бросив луки, возвращались к кошме.
Веселье было в разгаре – кто-то уже спал, откинувшись прямо в траву, кто-то рыгал, кто-то орал и смеялся… Все, как обычно. И все же чего-то не хватало.
Вот Ирчембе-оглан снова поднял чашу:
– А теперь послушаем певцов! Есть в сотне моего почтенного джаун у-нойона Алтынсуха один воин, славный Хаглак… Он нам сейчас и споет!
Перестав рыгать и чавкать, гости заинтересованно повернули головы – далеко не каждого певца минган объявлял самолично. Ремезов тоже навострил уши, увидев, как, поднявшись на ноги, молодой монгол в синем халате-дэли снял с плеча зурну… Или как он там назывался, этот музыкальный инструмент – домра с длиннющим грифом и тремя струнами.
Пощипав струны, музыкант подкрутил колки… совсем, как какой-нибудь блюзовый гитарист – Маклафлин или Клэптон.
– Песня о славной Хуране!
Дзынь…
Полилась музыка, грустная, и протяжная, как бескрайня, покрытая серебристо-голубоватой ковылью степь. Проиграв вступление, Хаглак прикрыл глаза… и запел…
Да так, что не только заболотский боярин вздрогнул, но и все гости!
Тенор! У парня-то оказался настоящий тенор, чистейший и звонкий! Истинный Паваротти! Пласидо Доминго! Каррерас! Дель Монико!
Ах, как пел молодой монгол, как брал за душу. Растекаясь по степи, чистый голос его улетал к самому небу, словно бы здесь, на земле, для него было тесно. Многие из гостей, не стесняясь, плакали, а, когда песня закончилась, бурно выразили свою благодарность громким одобрительным криком.
– О веселой меркитке!
А вот эта ария и в самом деле оказалась куда веселее. Забористая, словно молодое вино. Слушатели прихлопывали в такт и даже пытались подпевать, видать, эту песенку многие знали.
– Боярин… – по окончании выступления Окулко-кат потянул Павла за рукав. – Этот певун. Хаглак, тоже из тех пятерых, что хотят состязаться на празднике. И борец он неплохой, и стрелу шлет метко. А в песнях-то с ним никто не сравнится!
– А в песнях тоже состязаться будут? – недоуменно переспросил Ремезов.
Окулко хмыкнул:
– Конечно же, будут. А как же!
Павел закусил губу: вот и нашелся «живец». Теперь бы… раньше времени б его не убили!
– Окулко, Микифор – за Паваротти смотрите в четыре глаза! Демьян, тебя, при случае, тоже касается.
– За кем смотреть, господине?
Ближе к вечеру большинство гостей просто упились вусмерть, в полном соответствии с милым монгольским обычаем, гласившим, что все хорошие люди пьют охотно и много, а кто не пьет – тот либо больной, либо шпион, либо изрядная сволочь. Вот и пили. Сам Чингисхан пытался с этим всеобщим пьянством бороться… и это был единственный враг, которого Потрясатель Вселенной так и не смог победить.
– Молодежь собралась на реку, – подсев к Ремезову, тихо сообщил Демьян. – И наш Хаглак – с ними. Окулко с Микифором следом – невдалеке – едут.
– Что ж, поедем и мы.
Боярин быстро вскочил с кошмы и, переступив пьяное, в красном шелковом халате с драконами, тело, побежал к коновязи следом за своим юным тиуном. Оба взметнулись в седла, переглянулись и погнали коней к лугу, к косогору, к реке.
Всадники еще не успели скрыться из виду, когда лежащий на кошме пьяница в красном драконьем халате резко открыл глаза… сел, обвел все вокруг настороженно-трезвым взглядом и, ничуть не шатаясь, бросился к лошадям.
Через какое-то время из голубого с белым гэра Ирчембе-оглана вышел Игдорж Даурэн в обнимку с китайцем… или уйгуром.
– И где же твой брат Суань Го? – икнув, поинтересовался Игдорж. – Ты ж сказал – он тут спал.
– Спал, – пьяно кивнул китаец. – Только он мне вовсе не брат. А… а… а-а куда же он делся?
– Верно, решил прокатиться к реке. Там и Бару уже. Поедем и мы?
– Не. Лучше еще выпьем.
– А вот это по-нашему, по-монгольски!
Группа молодых всадников – человек с дюжину или чуть больше – радостно перекрикиваясь, неслась с косогора вниз. Молодость! Здоровье и веселая задорная сила! Что этим парням какая-то арька? Могли бы выпить еще, да и выпьют – прихватили с собой в больших турсуках – кожаных мешках для воды и провизии.
Эй, хэй, хор-рошо!
Да и впрямь, разве плохо? Когда молод и немного пьян, когда ветер в лицо, и голубое небо, и солнце… и стелются под копытами коня пахучие степные травы!
