– Поганый татарин! – осклабившись, выругался Дуб-Дубыч.
– Я вовсе не поганый! – надменно возразил уже поднятый на ноги Игдорж Даурэн. – Я верую в Господа, Христородицу и Иисуса Христа!
– Знаем мы вас, степняков, – угрюмо прищурился атаман. – Еретики вы, а не добрые христиане! Троицу не чтите, Христа – тоже как-то не особо, даже и в церкви не ходите! Еретики!
– Церковь – есть созданье людей! – вскинулся было монгол, но его быстро увели прочь, к лодкам.
– А где же Суань Го? – наскоро осмотрев убитых, спохватился Павел. – Что-то я его нигде здесь не вижу!
– Двое ускакали в степь, – признавшись, атаман скорбно поджал губы. – Силяйко, ему велено было следить, да вишь, как вышло-то, со щитом этим. Эх, Силяйко, Силяйко, как же мы теперя без кормщика-то? Добрый был кормщик, все мели на реке знал до Азака до самого.
– Так, может, еще выживет?
– Может, и выживет, – спокойно согласился Курдюм. – Только в себя приходить будет долго, а мне люди сейчас нужны. Особенно – кормщики. А ты, Аким, молодец! – вдруг улыбнулся разбойник. – Саблюкой машешь добре! Пожалуй, и возьму тебя в ватагу.
– Вот уж спасибо, – Ремезов отозвался, не особенно скрывая издевку. – Можно сказать, всю жизнь только об этом мечтал.
В принципе, для начала и это было неплохо, хоть Павел и понимал, конечно, что полной веры ему нет и, верно, не скоро еще будет. Ну – пока хоть так. Главное сейчас – с Машей вопрос порешать. Да-а… Судя по этим милым и приветливым людям – решишь тут женский вопрос, как же!
Молодой человек осмотрелся, глядя, как, стаскивая в одну кучу добро, бродники деловито добивают раненых. Просто ножом по горлу – и понеслась душа в рай… или в ад, скорее.
Связанный пленник – единственный, остальных просто убили – презрительно обернулся, с ненавистью посмотрев на Павла, как будто именно он, Ремезов, и был в этом побоище виноват! Сами виноваты, нечего было устраивать тут всякие погони и все такое прочее, сидели бы молча, ехали бы себе дальше в Сарай – остались бы здоровы и живы.
Среди убитых Ремезов опознал и второго киданя – посланца Ли Чаня, тот лежал в траве со снесенной половиною черепа, полуголым – дорогущий халат и доспехи бродники хозяйственно прибрали.
Ли Чань, Ли Чань… убит. Второй посланец – Игдорж Даурэн, в плену, из которого, по всей видимости, выберется очень и очень нескоро, если вообще выберется. Остается третий – Суань Го, коварный отравитель, убийца, как было бы хорошо, если б именно он лежал сейчас в траве вместо Ли Чаня, или хотя бы попал в плен, как Игдорж Даурэн. Увы, судьба распорядилась иначе. Хотя, с другой стороны – теперь Павла уж вряд ли кто будет преследовать. Суань Го, даже если и доберется до Сарая, наверняка будет уверен, что Павел надолго остался в разбойничьей шайке… Или – не будет уверен? Этот похожий на Джека Воробья кидань умен, хитер и коварен, в чем Павел не раз уже имел возможность убедиться. Эх, если б он остался сейчас здесь навечно! Увы…
Однако оставались проблемы и кроме Суань Го – как-то надо было оторваться от шайки, добраться до Сарая, в Батыеву Орду, «в татары», найти Субэдея, исполнить, наконец, поручение Ирчембе-оглана. А как это сделать? Нужно думать. Тем более заболотский боярин успешно повысил свой статус в глазах вожака.
Глава 10
Рыцарь Великой степи
Лето 1244 г. Улус Джучи
Бродники устроили пир, как только схоронили двоих погибших парней – да, не все так гладко прошло, случились среди разбойников и убитые. Впрочем, никто особенно о них не горевал – обычные, недобитые монголами, парни-половцы, каких много. Вот кормщик Силяйко – другое дело. Оправился бы скорее, все ж таки опытнейший специалист.
– Садись, садись, Аким, – атаман нынче выказывал Ремезову все свое радушие.
Беглецов больше не связывали, однако по-прежнему держали под приглядом, что и понятно, и в общем-то объяснимо – хоть Павел себя и проявил, однако полной-то веры ни ему, ни его спутникам не было.
Маша с Яцеком на пиршественной поляне не сидели, держались поодаль, на берегу, под присмотром двух бдительных стражей, выставленных Курдюмом на всякий случай – вдруг да кого принесет по реке? Заодно и за пленниками приглядят.
– А подайте-ка ему рог!
В захваченных (точнее – в «отжатых») у купцов бочонках и кувшинах и в самом деле оказалось хмельное – медовуха и квас. Обрадованные разбойники во главе со своим атаманом вольготно расположились невдалеке от берега, за ракитником, на небольшой уютной поляне, густо поросшей душистым розовым клевером. Сели по-татарски, расстелив прямо в траве рогожку, на которую и выставили хмельное и немудреные яства – печенную на углях рыбу да вареную дичь. У купцов нашелся и хлебушек, чему окаянные были очень даже рады, наперебой предлагая друг другу куски:
– А вот, отведай-ка, друже, корочку! Душистая, ух!
– Да-а, давненько хлебца не ели.
– Уж теперь наедимся всласть!
– А кабы не атаман…
– Слава атаману!
– Слава!
– Слава! Слава! Слава!
Дружно выкрикнув, бродники, а вместе с ними и Павел, тотчас же и выпили первую здравицу, да не успев еще толком закусить, тотчас же провозгласили вторую – за павших, а потом пошли одна за другой и третья, и четвертая, и пятая… дальше уж никто не считал.
Как-то быстро все нажрались, словно свиньи, хотя, надо сказать, не всякая свинья столько выпьет, сколько приняли на грудь ватажники – видать, давненько не веселились, скитаясь вдоль реки и ведя вполне аскетический образ жизни.
Упились… Кто-то громко хохотал, кто-то побежал к реке выкупаться, а кто-то вдруг затянул громким нетрезвым басом:
– Эх, гуляли по речке робятушки-и-и-и! Йэх!
– По реченьке, реченьке! – подтянули те, кто желал попеть. – По реченьке широкой…
– Чтой-то ты маловато пьешь, Аким, – повернувшись к Ремезову, атаман пьяно погрозил пальцем. – Помню, помню, ты в нашу ватагу просился. Что ж… Посейчас у народа и спросим. Эй, Дуб-Дубыч, проснись!
Детинушка тут же поднял голову из травы, молвил обидчиво:
– Да не сплю я. Чего приказать хочешь, атаман-батюшко?
– Народ созови, покуда совсем не упились. Решать будем, брать ли в ватагу новичка.
Услыхав такое, Дуб-Дубыч проворно вскочил на ноги:
– Вот это дело! Посейчас – спроворю враз. Мигом!
Он умчался к реке, а сидевший – точнее, уже (многие) лежавшие вокруг «пиршественного стола» ватажники деятельно оживились. Не такими они оказались и пьяными, медовуха, она на ноги больше действует, нежели на голову.
Ремезов, кстати, не опьянел – Курдюм выступал с претензиями совершенно верно.
С реки послышались крики, возвращавшиеся ватажники весело рассаживались на поляне, искоса поглядывая на часовых, кои как раз сейчас и отличились, словив подкравшегося к бивуаку лазутчика – скуластого, совсем еще юного, паренька в длинном монгольском халате. Длинные, с явственной рыжиной, волосы его были заплетены в косички, миндлалевидные, вытянутые к вискам, глаза желтовато-серого цвета с презрением смотрели на бродников.
