Ремезов, конечно же, не показал виду, что узнал парня – племянника плененного Игдоржа, Бару.
– Вот! – подтянув связывавший руки подростка аркан, с явным удовольствием воскликнул один из часовых. – Словили. Стало быть, к татарину нашему подбирался, с ножом – небось, путы разрезать хотел, да мы увидали.
Курдюм недобро взглянул на схваченного:
– Ишь ты, отрок совсем. Русскую речь ведаешь?
Пойманный гордо молчал.
– А кипчакскую? – атаман перешел на тюркский.
И на этот раз ответом тоже стало молчание.
– Да он, батькоё говорить с нами брезгует, – фыркнув, подошел ближе Дуб-Дубыч. – А давай-ко, я его плеткой попотчую.
– А зачем? – главарь шайки задумчиво пригладил бороду и ухмыльнулся. – Нам ведь есть про него у кого спросить, верно? Этот парень не сам по себе тут взялся. Эй, там… ведите-ка сюда того еретика! Поглядим.
Разбойники тотчас же притащили связанного по рукам и ногам пленного, поставили на ноги… Монгол дернулся, едва только завидев пойманного соглядатая.
– Ага! – радостно потер руки Курдюм. – Кажись, признал. Ну? А ты что скажешь? Тоже молчать будем?
Игдорж Даурэн молчал, то ли и в самом деле не знал русского, то ли просто не хотел говорить. Скорее – второе, ибо и на кипчакскую речь он тоже никак не реагировал.
Детинушка Дуб-Дубыч зловеще поиграл плетью:
– Оба в молчанку играют. Ну-ну. Что велишь, батька?
– Пусть пока так… – отставив в сторону кувшин с медовухой, атаман поднялся на ноги. – Посейчас, други, про другого спрошу вас. Про него! – он показал на Ремезова, тоже из вежливости поднявшегося. – Сражался человеце сей знатно, то все видели, так?
– Так! – хором подтвердили разбойники.
– Ну, а раз так, то что – примем Акима в ватагу?
Бродники озадаченно притихли – никак не могли взять в толк, что именно задумал их атаман: намерен ли в самом деле взять в ватагу не особенно проверенного человека, или так просто – валяет Ваньку?
– Думаю, стоит принять, – обведя взглядом соратников, прищурился главарь шайки. – Только испытанье ему сначала придумать, так?
По рядам ватажников прошелестело одобрение:
– Так, так! Верно, батько!
Курдюм хохотнул:
– Ну и добре. Давайте-ка сами испытанье ему назначьте! Кто чего хочет, кто что придумает. Ну вот, ты, Ахмет, что скажешь?
– Пущай реку переплывет десять раз кряду! – недолго думая, бросил татарин. – Вот и поглядим, насколько у него сил хватит?
– А вдруг потопнет? – вслух засомневался кто-то.
Ахмет живо обернулся:
– А потопнет, туда и дорога. Зачем нам такие слабаки и нужны?
– Ты-то сам десять раз кряду переплывешь?
– Не про меня сейчас речь! В ватагу сотоварища себе принимаем.
– Нет, ты, Ахметко, ответь.
– Цыц! – прерывая дискуссию, грозно ощерился атаман. – Я Ахмета спросил – он ответил. Теперь поглядим, что другие скажут. Ну, вот ты, Дуб-Дубыч?
– А чего я-то? – тоном внезапно вызванного отвечать невыученный урок лоботряса откликнулся детина. – Я чего? Я ничего.
– Ты, Дуб-Дубыч, для новичка-то придумай что-нибудь!
– А думать за меня тут кому есть!
Павел спрятал улыбку – резонно возразил, что тут скажешь? И, правда, есть кому думать в ватаге и без Дуб-Дубыча – вон и сам атаман, и тот же похожий на колхозного счетовода Трегуб тоже далеко не дурак.
Он-то, Трегуб, сейчас и выступил, приподнялся:
– Дозволь, батюшка-атаман, слово молвить!
Усевшись на принесенный с реки топляк, Курдюм с усмешкой махнул рукой:
– Дозволяю, дозволяю. Говори, а мы все послушаем.
– Вот эти… – Трегуб показал на задержанных монголов. – С нами беседовать не желают.
– Так не о них у нас разговор-то, Трегубе!
– Э, погодьте! – плюгавый разбойник прищурился так недобро, так злобно сплюнул, что Павел весь подобрался, инстинктивно ожидая какой-нибудь пакости. И пакость последовала!
– Того, в богатых доспехах, я согласен, можно и подержать для выкупа, – дождавшись, когда все притихнут, негромко промолвил Трегуб. – А мальчишка-то это дикий нам зачем?
– Да и верно, без надобности, – атаман покивал, поглаживая растрепанную бородищу.
«Счетовод» гаденько ухмыльнулся:
– А раз без надобности, так что его тут держать? Казнить – и вся недолга.
Высказавшись, разбойник резко повернулся к Ремезову и добавил то главное, ради чего, собственно, и начал всю свою речь:
– Вот он и казнит. На наших глазах. Так, как ты, атамане, прикажешь!
– От так Трегуб! – восхищенно присвистнул Дуб-Дубыч. – От так голова-а-а!
– Верно, верно, – тут же послышались крики. – Так и надобно сделать.
Кривовато усмехаясь, Курдюм посмотрел на боярина:
– Слыхал, друже Аким?
– Да слыхал, – Павел мучительно соображал, что бы сейчас предпринять такое, что бы сделать, что бы…
Убивать безоружного пацана как-то не очень хотелось.
– А раз слыхал, так действуй! – твердо приказал атаман. – Не все наши видали, как ловко ты с сабелькой управлялся, так удаль свою покажи – ежели с первого разу лазутчику головенку снесешь – быть тебе в ватаге! Ну, что молчишь-то? Согласен?
Ах, как дернулись оба – и пойманный, с черно-рыжими косами, мальчишка, и взрослый монгол. Знали, знали они по-русски, и знали неплохо – поняли все сразу. Игдорж Даурэн дернулся:
– Погодите! Я буду говорить!
– Поздно уже, – отмахнулся, словно от мухи, Курдюм.
Ремезов очень хорошо понимал сейчас атамана: тот показывал себя человеком слова – вот сказал что-то перед всею ватагою, обещал, и теперь уже ни за что не пойдет на попятную, ни за какие деньги, ни за какой выкуп – никак не можно авторитет главаря на какое-то гнусное серебришко менять!
Монгол тоже все это прекрасно понял – что-то ободряюще бросил отроку, тот улыбнулся бесстрашно, да так и продолжал улыбаться, когда бродники поставили его на колени, стянули халат, открыв худенькие плечи и шею.
Ремезов мрачно скривился:
– Вы что же, думаете, я эту куриную шею одним ударом не перерублю?
Разбойники азартно зашумели, кое-кто уже и бился об заклад – и ставили в основном на Павла.
– А и переруби, Аким, друже! – атаман с явным удовольствием протянул кандидату в разбойники саблю. – А ну-ко! Покажи всем!
– И покажу, – искоса посматривая на отрока, боярин проверил остроту клинка пальцем. – Покажу. Но только завтра.
