– Засаду? Это безлошадная-то шелупонь? Да и мало их – видно же было. Ну, не-ет, они, если и будут кого поджидать – так одиночных путников, или человек двух-трех, вряд ли больше. Чтоб наверняка. Ага… – староста внимательно посмотрел на показавшуюся из-за излучины толпу – двое конных, остальные – десятка два – пешие, тут же – загруженные всяким скарбом сани. Ясно – беженцы!
Дядько Кныш махнул рукой:
– А пошли-ка, шляхтичи, глянем.
Покинув убежище, все трое, ускоряя шаг, побежали навстречу путникам, закричали, замахали руками:
– Эгей! Людство! Поди из Сандомежа?
– Так, – не очень-то приветливо отозвался сразу же подскочивший всадник – тучный, с бритым подбородком, мужчина в светло-зеленом, с беличьей опушкой, плаще и мохнатой шапке. – А вы кто ж такие будете?
– Здоров, пан Вельмак, – староста вежливо поклонился. – Что, не признал?
Всадник подслеповато прищурился:
– Хо! Никак, пан Комаровски! Вот так встреча. Тоже от татаровей бежишь?
– От них. К Моравскому шляху надумали двинуть.
– И мы к Моравскому.
– Так, может, мы – с вами?
– Да поезжайте, – пан Вельмак дернул поводья коня. – Только уговор – кошт у вас свой, отдельный.
– Какой разговор, пане!
Дальше ехали куда веселее, уверенней – больше сорока человек! – мелких шаек можно было не опасаться, лишь бы внезапно не нагрянул шальной монгольский разъезд – «злые татарове». Широкий Моравский шлях, с наезженной многочисленными обозами колеею, местами тянулся параллельно реке, срезая излучины и изгибы. По обеим сторонам дороги частенько показывались отдельные хутора и деревни, вокруг которых виднелись припорошенные снегом стога, видать, не успели еще убрать сено.
Места здесь были многолюдные, обжитые.
– Ну, и как же мы его сыщем? – отойдя от кострища, оглоед Каряка, прищурив свои поросячьи глазки, посмотрел на Моравский шлях, уходивший в кленовую рощицу широкой заснеженной полосою. – Людишек тут ходит много.
– А нам и не надо его тут искать, – Охрятко спокойно стряхнул снег с треуха. – Только – в Кракове. Вот, до города доберемся – там и зачнем искать.
Их третий напарник, Пахом, ничего не сказав, подкинул на руке дубину и нехорошо ухмыльнулся.
– Ну, так идем, что ль? – повернув голову, Каряка вопросительно посмотрел на Рыжего и, немного помолчав, вдруг предложил:
– А, может, как сыщем… его, Павлуху-то, того… А потом не к татарам, а домой, к хозяину.
– Можно и так, – неожиданно согласился Охрятко. – Только муторно. Это ж надо знакомых купцов искать, чтоб те потом сказали – мол, так и так, перебежал боярич от татар к полякам… Ну, наказ князюшки нашего передал. Да еще как домой-то потом добраться, коли кругом татарское воинство? Попадемся, да еще дознаются, что – беглецы. А с беглецами разговор короткий.
– Так у тебя ж пайцза! – Каряка весело хлопнул в ладоши. – Сам же намедни хвастал – мол, везде пройдем.
Ничего не ответив, рыжий принялся долго сморкаться, потом подошел к кустам, опростался, потом подтянул пояс, снова снял треух, отряхивая от снега… а сам все время думал – откуда этот оглоед про пайцзу узнал? Неужто подсмотрел? Охрятко качнул головой: нет, скорее, он же сам и прихвастнул в разговоре… ну да, вчера, после бражицы. Ой, зря! Пайцза – она не для псов боярских, она для него, беглеца, изгоя. С ней-то можно и домой… только – не рано ли? Куда как лучше сейчас порученье воеводы Еремея исполнить – за Павлухой Заболотским проследить, ну и самим – верного человечка в Кракове отыскати, монгольский поклон передать. Интересно, Павлуха тоже его найти должен? Не, не должен – воевода Еремей с волосатым Ирчембе-огланом не в друзьях вовсе. Еремей – самого Урдюя-хана сподвижник… или стать таковым хочет, старается, а тот человечек в Кракове – то воеводы заслуга, зачем его другим выдавать, только своим людям – Охрятке вот. Так что сначала лучше порученье воеводы исполнить и, если что с бояричем не так пойдет – донести, получить награду. Ну, а если уж так станется, что Павлуху убить да ославить придется – пусть так. Тогда и домой навостриться можно – с пайцзой-то!
Рассудив таким образом, рыжий повеселел и, надев шапку, махнул рукою:
– Ну, потопали, братцы. Воевода сказывал – здесь, на Моравском шляхе, через каждый перестрел – корчма. Вот и зайдем, поснедаем да послушаем, чего люди болтают.
– Нам бы, Охряте, боярича раньше времени не встретить, – вполне резонно высказался вдруг дотоле молчавший Пахом. – Узнает ведь. А ежели отомстить захочет? Чего делать будем?
– Вот, если встретим – решим, – отмахнулся рыжий, подумав, что, вообще-то, оглоед говорил дело… ну, да на такой случай запасной вариант есть – с пайцзой.
Постоялый двор, расположенный прямо на шляхе, производил впечатление вполне самодостаточного, уверенного в себе учреждения: широкие, гостеприимно распахнутые, ворота, улыбающаяся прислуга, полные овса конские «кормилицы» – ясли.
– Хо, пане Вельмак! Пан войт! Прошу, прошу.
Судя по теплому приему, сандомирских жителей здесь неплохо знали – почему нет? Не так уж и далеко было отсюда до Сандомежа.
Постоялый двор казался очень хорошим, «добрым» – и основательная, сложенная из серых камней ограда, и просторный двор с многочисленными хозяйственными постройками – амбарами, гумном, птичником.
И хозяин – мосластый, осанистый, чем-то похожий на чуть тронутого зеленоватой плесенью хомяка или траченную молью морскую свинку, несмотря на такое сходство, вызванное, быть может, слегка лоснящимся на локтях кафтаном или легкой, но весьма заметной небритостью, в общем-то, производил весьма неплохое впечатление, слегка смазанное лишь немного подозрительным взглядом, коим трактирщик окинул сандомирских беженцев, несмотря на знакомство с Вельмаком и войтом.
– То мои люди, шляхтичи, – оглянувшись на Павла с Петром, поспешно пояснил дядько Кныш. – Придем в Краков – там в воинство вольемся.
Хозяин постоялого двора громко почмокал губами, заметив, что многие беженцы идут еще дальше в – Моравию и Богемию – уж туда-то «татарове» точно не доберутся.
– Как знать, как знать, – заказав похлебку с клецками, задумчиво покачал головой войт. – Если Краков да Вроцлав не выстоят – в Моравию поганым прямая дорога.
Трактирщик неуверенно хмыкнул:
– Да выстоит Краков, эвон там стены-то! А башни?
– В Сандомеже они тоже были… и стены, и башни.
Поговорив, уселись за длинный стол, да, дожидаясь похлебки, выпили по кружечке пива. Хозяин двора вел себя прилично – цены не заламывал, хотя и мог бы… Впрочем, а чего ломить-то, при таком многолюдстве? Беженцев – видимо-невидимо, каждый есть хочет. И пить.
– Эй, поосторожнее, паря! – Ремезов недовольно покосился на здоровенного парнягу, едва не задевшего его локтем.
