Ремезов пнул Петра в бок – тут уж не до сантиментов:
– Вставай, шляхта! Напали!
– А? Где? Кто напал?
Надо сказать, сориентировался Петруша быстро – живо выхватил положенный под лавку нож, полоснул – неведомо уж кому в темноте досталось, а только попал – тут же раздался чей-то вопль.
– Во двор, Петро! – ударив древком по чьей-то шее, Павел нанес еще один удар – на этот раз ногой – и, едва не споткнувшись, вырвался в людскую.
Не хотелось никого убивать, еще теплилась надежда – а вдруг недоразумение все? Может, и обойдется.
Однако пока складывалось как-то непонятно… Нет, шляхтич – молодец, раздавая пинки, он выскочил вслед за Павлом.
И тотчас же и слева, и справа – со всех сторон послышались крики:
– Татарови! Держи татаровей!
– Держи татаровей! – врываясь в людскую, во всю глотку заорал Ремезов.
Ему вторил шляхтич:
– Держи-и-и-и!!!
Потрясая над головою копьем, Павел перепрыгивал через спящих людей, коих набилось великое множество. Позади сопел Петр, а за ним… за ним гнались сразу шестеро… или даже человек десять вооруженных рогатинами и топорами слуг, которых науськивал сам хозяин – вот он, гнида, маячил в углу с рогом.
Приложил к губам, затрубил:
– Вставайте, людство! Татарове!
Интересно, где он тут увидел татар?
Оглянувшись на своего разъяренного сотоварища, боярин махнул рукой:
– Давай во двор, парень!
Угнать хозяйских коней, да в лес, по шляху – что еще оставалось делать? Похоже, людишки тут из таких – сначала бьют, а уж потом спрашивают.
Еще прыжок… Пинком – дверь. Позади – крики, и топот, и выкрикиваемые Петрушей ругательства – откуда такие и знает-то?
Вот и залитый призрачным лунным светом двор – навозная куча, летняя кухня, уборная, дальше, позади – конюшня, амбары, скотинник…
– Держи татаровей! Не уйдешь, пся крев! Не уйдешь!
– Давай живо к конюшне, – примерно сориентировался Павел и сразу же бросился бежать со всех ног.
Да, лошади пришлись бы сейчас весьма кстати…
Бабах! Кто-то ударил его по плечу… нет – всего-то брошенная рогатина задела древком.
– Давай, Петро, давай…
Расползался под ногами склизкий от навоза снег… не поскользнуться бы, не поскользнуться…
– Лови их, лови!
– Бейте из луков!
– Не надо из луков – будем пытать! Да никуда они не денутся – там…
Впереди, на пути Ремезова, вдруг – такое впечатление, что прямо из навозной кучи – возникли вдруг пятеро дюжих молодцов с дубинами. Один даже, кажется, с оглоблей… Эх, меч бы! Секиру бы! Похоже, сейчас придется убивать…
С самым зверским выражением лица боярин бросился на парней. С обеих сторон ярко вспыхнули факелы… ну, вот, полную иллюминацию устроили.
– Лучники, эй! По ногам бейте им, по ногам!
– Да это свои, свои же! – сообразив, наконец, что к чему, что есть силы закричал дядько Кныш.
Поздно!
Уже просвистели стрелы…
Впрочем, Павел споткнулся и без них… роняя копье и угодив головой прямо в навозную кучу… хорошо хоть – слегка промерзшую. И все равно приятного мало, особенно когда сзади уже наваливались дюжие молодцы, крутили руки… И вот уже, связав, рывком вздернули на ноги!
– Казнить их!
– Повесить!
– Не, людство – пытать сначала!
Разбуженная возбужденная погоней толпа неистовствовала, жаждала крови, вовсе не принимая во внимание жалкие потуги войта и Марии. Даже трактирщика – а эта гнусная хомячья харя, конечно же, и замутила все дело, – никто уже не слушал, включая собственных слуг.
Кто-то уже тащил веревку… а кто-то приспособил под плаху широченную колоду для колки дров. Туда уже положили несчастного шляхтича, бледное лицо которого все было в крови.
– Эх, Петро!!! Да стойте же вы! Дайте сказать! Сказать дайте.
Ага… остановились-таки. Не так уж и крепко связаны руки, один рывок и… Этому в морду, того – ногой в пах, выпучить Петруху – и бежать в ночь, тем более – уже кто-то зачем-то открывал ворота. То на руку! И-и-и…
– Ну, хватит, людство. Повеселились – и будет.
Эти слова произнесли настолько спокойно, что было до конца непонятно, как их вообще услышали в таком гаме. Впрочем, говоривший – говорившая, это была женщина! – как раз только что и въехала в распахнувшиеся ворота верхом на кауром коне и в сопровождении пары десятков воинов в тускло блестевших кольчугах и шлемах. Откуда они здесь взялись? И кто такая эта женщина? Да и вообще, почему ее все послушались?
Пробовали бы не послушаться! У воинов и мечи, и копья, и секиры! Д-а-а… Павел вздохнул, вытирая с нижней губы кровь – не попасть бы из огня да в полымя.
– Ну, здравствуй, боярин, – улыбаясь, женщина повернула коня. – Как у вас говорят – долг платежом красен.
– Пани… Пани Гурджина!!!
– О, да ты грязен, как самый последний слуга. И этот запах… Хозяин! Вели нагреть воды, живо.
Ах, как хороша была эта польская пани! Настоящая пани, не из каких-нибудь там торгашеских подлых слоев. Гурджина. Гурджина Валевска. О, как она распоряжалась – живо выдворила трактирщика из его же покоев, велела принести воды – целую бочку, к которую, немного помявшись, и погрузился Павел, сбросив одежку.
– Мойся, – обворожительно улыбнулась Гурджина. – А я пойду, уложу детей. Хочешь спросить – чьи это воины? Мои… моего мужа, пана Валевского, верного вассала князя Конрада. Муж получил в Мазовии земли, туда мы и ехали, немного задержавшись в Сандомеже… Задержались б и навсегда, если б не ты, пан Павел. Посланные за нами воины, увы, опоздали. Хорошо хоть потом нашли. А ты, вижу – решил совсем оставить татар? То верно. Теперь куда?
– В Краков.
– В Краков? О, пан… Я напишу письмо… к одному другу. Он примет, поможет. В Кракове, правда, небезопасно, – женщина обворожительно улыбнулась, показав белые жемчужные зубы. – Ты вымылся… я помогу вытереться…
– А дети?
– Дети уже большие… улягутся без меня.
Ничуть не стесняясь, пани Валевска затушила лишние свечи, разделась – так просто и так элегантно, как это умеют делать, наверное, только лишь польки, вдруг воспылавшие неукротимой страстью. Впрочем – не вдруг…
Белокурые локоны упали на печи, точеные, сахарные… колыхнулась грудь, в широко распахнутых синих глазах отразилось пламя…
– Идем сюда, на ложе…
Могла б и не говорить…
– О, моя пани!
Целуя женщину в грудь, Ремезов опустился на колени, покрывая поцелуями плоский животик, затем продвинулся еще ниже… Паненка застонала, томно прикрывая глаза…
