Другой вопрос беспокоил Павла куда больше, вопрос морального плана – а стоило ли шпионить? С одной стороны – ни к чему это все, но с другой – верные люди остались в заложниках, все те, кто Ремезову – заболотскому боярину – верил и на него надеялся. И, коль уж так вышло, что Павел оказался старшим, то и должен был за своих людей отвечать – тут уж, как ни крути, а надо. Поступить по-иному – подлость. Однако и здесь шпионить… тоже красивым словом не назовешь. Что в лоб, что по лбу. И что делать? Как поступить? Да… еще не забыть с Субэдеем встретиться, хотя бы его увидеть, близко подойти, а еще лучше – оказаться в одном шатре. Резонанс! Вдруг да получится? Хотя, если честно – не факт.
Господи-и-и-и! Усевшись на лавку к окну, молодой человек обхватил голову руками и тихо застонал. Боже, Боже – кто он? Ученый, кандидат наук, успешный исследователь-экспериментатор… или – отставной козы боярин, феодал мелкотравчатый, к тому ж еще и татарский шпион! Во, круто как все завернулось – без стакана не разберешь.
Помучившись, Павел все ж решил для себя поступить, как знаменитый Труффальдино из Бергамо – слуга двух господ. То есть никому не служить, а поступать так, как лучше – и парней своих от монгольского гнева уберечь, и здешних не подставить. То есть отнестись к порученному шпионству чисто формально, по-чиновничьи – ничего конкретного не делать, а лишь имитировать бурную деятельность. Краску вот синюю купить… да так, чтоб полбазара видело… якобы – от клопов хорошо помогает. Лук… в башне, кажется, валялась парочка… Ну, или потом у своих ополченцев спросить. А информацию давать – самую общую, что и так всем хорошо известно – уж, чем богат. Главное еще – штурм. Возьмут, возьмут монголы город – лишь горсточка защитников уцелеет. А сандомирский войт Кшиштоф Комаровски – дядько Кныш – осторожным оказался, в Краков не пошел, подался дальше, в Моравию. Ну, еще б, после Хмельника-то, когда и князь Болеслав, и войско ушло. Все правильно. Что делать в обреченном городе? Хватит и Сандомира, к чему наступать на одни и те же грабли?
Надо было и Петрушу с ними отправить. Нет, не пошел, увязался – мол, незачем благородному с простолюдинами… Ишь ты, выискался благородный. Ну, не прогонять же было? Да и прогони такого, попробуй.
Наутро оба шляхтича явились к месту службы раненько, на рассвете. Солнце еще не показалось в небе, пряталось где-то за крепостными стенами, лишь первые лучи ее зажигали золотистый пожар на башнях Вавельского замка, сверкали на шпилях костелов, отражались в окнах высившихся на холме богатых домов.
Помолившись в храме Святой Марии – без этого никакое утро в ту эпоху не мыслилось, – приятели пересекли уже начинавшийся наполняться людьми рынок и, весело переговариваясь, зашагали к Сандомирским воротам. Когда дошли, уже выглянуло солнышко, растапливая намерзшую за ночь наледь, по синему небу медленно поплыли палевые полупрозрачные облака, на старой ветле, рядом с башнею, рассевшись на толстых ветках, деловито загомонили грачи. Весна, весна, уже середина марта. С крыш капало, плескались под ногами лужи, однако по ночам еще стояли морозцы, в лесах лежал снег, и Висла-река еще не освободилась ото льда.
– Как думаешь, когда князь Болеслав явится с помощью? – повернув голову, неожиданно спросил Петр. – До того, как татары появятся, успеет? Или – после? Ударит им в спину.
Павел ничего не ответил, промолчал да пожал плечами.
Не появится и не ударит. Никто не придет на помощь, никто не помешает врагам захватить и разграбить город. Да, Краков монголы возьмут – Ремезов это помнил – но так, без подробностей, лишь в самых общих чертах. Даже не смог бы сейчас примерно назвать дату – то ли в апреле, то ли в мае… Но – возьмут. А потом завоеватели резко уйдут в свои степи – дойдет весть о смерти великого хана. А раз так – надо срочно возвращаться, собирать курултай. Если б краковские людишки сбежали из города в леса, переждали бы… Вполне б отсиделись! Дня три, максимум – неделя. Город все равно разграбят, а люди б уцелели бы. Потом бы отстроились, зажили… Кстати, и в храмах можно отсидеться, вон какие здоровущие, стены толстые, каменные…
– Петруша, это что за костел?
– Не знаю.
– Ах, ты ж не местный… эй, пацан! Не, кваса мне не надо, скажи-ка, что это за храм? Святого Анджея? Очень хорош, очень… в таком и год просидеть можно, если, конечно, продуктами получше запастись.
Ополченцы уже ждали у башни, готовясь сменить своих сотоварищей. Завидев шляхтичей, подтянулись, словно новобранцы, громыхнули надраенными кольчужками… эх, надо было свои отдать почистить… не успели.
Двое кольчужников у сандомирских ворот, смеясь, болтали с девчонками-зеленщицами. Вот так часовые, блин! Ладно…
– Объявляю распорядок службы, – махнув пока рукой, молодой человек приосанился и, отправив напарника в башню, приступил к инструктажу.
– Значит, так – службу несем, ориентируясь на удары колокола… Какой костел тут ближе?
– Доминиканский, пане десятник.
– Ну, вот – всем хорошо слыхать. Итак… первая смена – от заутрени до обедни, вторая – от обедни до вечерни, и третья – от вечерни до заутрени – в ночь. Попрошу не опаздывать, иначе придется принимать меры. Во время службы не болтать, не смеяться, не… впрочем, это можно – все ж караул долгий. Сейчас в смену… гм… ты, Болеслав, и…
– И можно я, пане десятник?
– А! Яков Оба Глаза Целы – так, кажется?
– Так, пан.
Парнишка преданно хлопнул ресницами – небольшого росточка, худенький, верткий, в узких штанах-чулках и синем суконном кафтанчике, заботливо заштопанном на локтях. Темные волосы паренька выбивались из-под явно великоватого шлема, зато в руках грозно покачивалась мощная рогатина, а за плечами имелся лук! Лук – это хорошо, это пригодится…
– У тебя что же, Яков, доспехов нет?
– Нет, пан. Зато лук! Я на нашей улице самый лучший стрелок!
– Да помню, – невольно улыбнулся Ремезов. – Ты еще очень метко камни кидать умеешь.
– Так! – парнишка выпятил узкую грудь. – У меня и праща есть.
– Гляди-ка ты, и праща! Ладно, давайте с Болеславом к воротам, а после обедни, как сменитесь, все ж подберем тебе бронь. Надеюсь, пан Дрызь не будет против.
Отстояв обедню в костеле Святого Анджея, Павел с малозбыйовицким Петром заглянули по пути в харчевню на рынок, купили синей краски – то ли из черники-голубики, то ли из какого-то другого растительного, а, может, и минерального сырья, Ремезов составом как-то не очень интересовался, лишь спросил, стойкая ли краска, да пожаловался на клопов.
– Неужто и от клопов помогает? – удивился торговец, кроме красок, еще торгующий сукном, тесьмой, пуговицами и всем таким прочим товаром, живописно разложенном на широком дощатом прилавке.
– Помогает, – охотно кивнул молодой человек. – Ножки у кроватей да лавок выкрасить, да щели замазать.
– А почему – именно синяя? Другая не подойдет?
Павел скривился – слишком уж любопытный попался торговец. Ушлый – чернявый, с кривым носом и черными сверкающими глазами, больше похожий на итальянца, нежели на поляка.
