Слава богу, хоть не было ветра! Нет, дул, конечно, но такой, еле-еле. Огонь-то пылал уже по деревьям, трещал кронами, выл, словно лютый, угодивший в ловушку, волк-людоед, тянул красные лапы к соседним деревьям, однако перепрыгнуть канаву пока не хватало сил – все ж постарались мужички-смерды, выкопали, пусть и не до конца, а все ж и того пока хватало – в безветрии так и не смогло пламя перекинуться на деревню, хоть и подобралось уже близко-близко.
Сами заглодовские давно уже побросали все свои дела-сенокосы и дружной толпою спешно копали ров сразу за горящим лесом – чтоб пожар на угодья не перекинулся. Мужики махали лопатами, а бабы таскали в деревню воду – поливали забор и ближайшие к лесу амбары. Трудновато приходилось, и видно было – совсем не успевали спасти угодья: огонь, словно живой, перепрыгивал с дерева на дерево и довольно урчал, получая новую пищу.
Так что помощь пришлась весьма кстати. Разделив дружину надвое, Ремезов указал фронт работ – копать и таскать воду, – и все дружно принялись за дело, разумеется, за исключением самого Павла – не боярское это дело, пожары руками тушить. Руководить – это да, а вот кадками воду таскать да копать яму – прямой урон чести. Это уж молодой человек давно изучил, в первый год еще понял – сам себя не уважишь, достоинство свое лишний раз не подчеркнешь – никто уважать не будет. Скажут, что это за боярин – с ведром иль с лопатою! Иное дело – с мечом.
Пока суть да дело – подоспел и второй отряд – лодочники, ведомые Митохой с Окулкою. И тут уж дела пошли куда веселее – быстро обкопанный валом и лишенный всяких шансов огонь взвыл последний раз, рванулся в предсмертном броске… и затих, исходя белесым полупрозрачным дымом.
Чумазые заглодовские смерды словно не верили своему счастью. Воткнув лопаты в землю, стояли, переглядывались и вдруг разом повалились боярину в ноги:
– Дай Бог тебе многие лета, господине. Спас ведь от полымя деревню, спас!
Павел устало отмахнулся:
– Спас, спас. Работа моя такая – вас защищать да спасать. А канаву-то расширьте!
– Ужо расширим, батюшка. Не побрезгуешь ли к нам в избу? Бабы бражку холодненькую несут с погреба, посейчас и гусей задарят. Дело такое – от пожара спаслися! Да скоро и вечер уж.
– Холодненькая, говорите, бражка-то? – лукаво прищурился Ремезов. – С погреба?
– Так, господине. И гусь.
– Ну, жарьте. Приду.
Заглодовские снова поклонились:
– Храни тя Господь, господине.
– Ну, хватит кланяться. Идите уже, а я скоро… боярышню мою не видали?
– Там она, господи, у канавы. С отроком малым каким-то.
Смерды, а следом за ними и дружинники конной и судовой ратей, весело переговариваясь, потянулись в деревню, обычную, в один двор – большой, с несколькими избами, высоким, еще дымящимся от жара, забором и многочисленными хозяйственными постройками – амбарами, кузницей, баней, ригой с овинами и всем таким прочим.
Полину Павел отыскал, где и сказали – у недокопанной канавы. Наклонившись, юная женщина что-то пристально разглядывала с самым задумчивым видом, сопровождавший же ее парнишка – Провор – шарился по ближайшим кустам.
«Это называется – производство неотложных следственных действий, – подходя, подумал Ремезов. – Ах, Полина-боярышня, знала бы ты, на кого сейчас так похожа!»
– Ну, милая, что ищем?
– Мертвых, что же еще-то? – боярыня вскинула голову и, увидев мужа, улыбнулась.
Павел покачал головой:
– Это почему же мертвых-то?
– Трое мужиков в Заглодове после пожара пропало, – сухо пояснила Полина. – Все трое эту канаву копали. Нигде их нет…
– Так, может, в деревне.
– Нет и там, Провор бегал, расспрашивал.
– Ишь ты, – уважительно скривился Ремезов. – Успел уже. Не, ну ты скажи – почему мертвяков-то ищешь? Потому что пожар? Так в нем они и сгорели, пламя-то какое было – теперь и тел не найдешь, один пепел.
Боярышня поправила выбившуюся прядь – терпеть не могла никаких платков и убрусов, волосы лентою с жемчугом перевяжет – так и ходила, всем говоря – что на польский манер. Та Полина – следователь – тоже никаких головных уборов не носила, даже зимой – и то редко.
Покусав губу, боярышня обернулась к Провору:
– Ну, что там?
– И там нет ничего.
– На пожарище глянь, сейчас вот жар спадет, там и погляди же. Кости обгорелые ищи, черепа закопченные, крестики, пряжки.
Слушая такое, Павел только диву давался – ну, надо же! Не жена, а полицейская ищейка. Ишь, раскомандовалась. И с чего у нее столь странный интерес пробился? Хм… с чего? Скорее, с кого… Того и гляди – терминами специфическими начнет сыпать. Типа там – «подворный опрос», «протокол места происшествия», «свидетели показали»…
– Ты под ноги-то посмотри, милый.
Ремезов вздрогнул:
– А что такое?
– Да ты наклонись, не брезгуй… Видишь, странные такие следы, словно бы волочили кого-то. Один вот здесь, другой – рядом, и третий – чуть в стороне. Повезло – огонь сюда не добрался, иначе б и этого не осталось, – боярышня подняла голову, обернулась. – Провор, ну, что там?
– Кости обгоревшие нашел, боярыня-матушка, – громко откликнулся отрок. – Человечьи.
Полинка не удержалась, хмыкнула:
– Тоже еще, нашел матушку! Не намного я тебя и старше. Ладно, не трогай там ничего, сейчас поглядим.
Она даже и Павла с собой полюбопытствовать не позвала, не сочла нужным, а, скорее всего, просто думала в данный момент вовсе не о нем, а о страшной находке Провора. Тем не менее Ремезов, пожав плечами, зашагал за супружницей по гари. А боярышня уже склонилась над пеплом, без всякой брезгливости перебирая руками обгорелые людские кости, со всей заинтересованностью перебирала, как иные девки – ягоды. Еще и шептала что-то себе под нос. Павел прислушался.
– Ага – вот он, крестик, серебряный, спекся весь… а вот – нож… Три мертвые головы… обгорели, теперь уж, конечно, и не узнать. Все сходится – смердов-то тех, что канаву копали, тоже ведь трое было. Так, Провор?
– Так, боярыня-ма… госпожа.
Полинка устало улыбнулась, видать, приятно было, что матушкой ее больше не звали:
– А раз так, давай, беги в деревню да вызнай все – кто копал, да когда начали… Да, вот еще – не видали ли в последние дни поблизости каких-нибудь незнакомцев, чужих. Понял наказ?
Кивнув, парнишка молча поклонился и бросился к деревне так, что только пятки сверкали.
Боярская чета не задержалась в Заглодове долго, ближе к вечеру – еще не начинало темнеть – вернувшись на усадьбу, в хоромы, если их можно так было назвать. Да, кое-что за последнее время пристроили – светлицу новую, сени, но… для испорченного жилищным вопросом человека начала двадцать первого века, конечно, да – хоромы! Однако по местным-то меркам – тесновато. Всего-то три горницы, да людская. Да почивальня, да две светлицы – комнаты летние, без печей, да сени – вот и все. А ведь, кроме Павла с Полинкою, там и слуги-челядь жили, в хоромах-то, можно сказать – ютились.
