Еще глубже.
Если над ним когда-нибудь и была поверхность, она давно исчезла. Тьма сдавливает, будто кольца гигантского змея из легенды. Дыхание – это усилие, заставляющее его неглубоко всасывать воздух через дрожащие губы. Глаза болят от вглядывания в темноту, но что-то не дает им закрыться. Чувство, что «что-то приближается», не покинуло его – Рингил чувствует, как нечто падает вслед за ним, разевая огромные челюсти во мгле. И он… прижат, уже не падает, а скорее висит на каком-то замысловатом столе для пыток, чьи форму и размеры пока не может рассмотреть.
Из глубины всплывает что-то бледное и светящееся.
Несколько мгновений он думает с содроганием, что это медуза – одна из тех гигантских, которых иногда выносит на берег в Ланатрее во время летних штормов. Внезапно вспоминает, как восьмилетним мальчиком бродил в рассеянном одиночестве – что случалось все чаще и чаще – по влажному от дождя песку среди горбатых и трясущихся полупрозрачных холмов, которые были почти одной с ним высоты. В то раннее утро, прежде чем в душе взыграл упрямый прагматизм, он несколько жутковатых мгновений верил – хотел верить, – что это трепещут сбежавшие души китов, убитых гарпунами где-то вблизи Хиронских островов.
Они ими не были.
А прямо сейчас – он встряхивается, возвращаясь к реальности, – перед ним не медуза.
Это камень.
Штуковина будто успокаивается, когда ее узнают, и начинает прыгать вверх-вниз у его ног с собачьей преданностью. Хочет дружить. Это мягко поблескивающий кусок барельефа шириной с грудь крупного мужчины, на обращенной вверх стороне что-то написано на старом мирликском. Рингил слегка наклоняет голову, расшифровывая слова:
«…и Ключи от Города, что величественнее…»
Похоже на украшение, которое можно увидеть на стене разрушенного храма в более старой, болотной части города; зловещего, некогда стоявшего особняком святилища, поглощенного морем современного строительства, по мере того как росли процветающие окраины Трелейна – кое-где в таких местах каменная кладка очень старая, на века превосходит нынешнее наомское владычество.
«…Ключи от Города…»
Камень вздрагивает и приподнимается, словно его затаскивают на борт корабля усталые матросы, обмотав веревками. Вот он останавливается на высоте колена, нерешительно подпрыгивает туда-сюда и опять поднимается, будто пес, который обознался, но теперь спешит на зов подлинного хозяина. Мысли в голове Рингила расплывчатые и неопределенные: может, слова вовсе ему не предназначены, он прочитал их по ошибке, и эта встреча человека с камнем – оплошность провидения или демонический умысел, вроде тех моментов, когда меч соскальзывает со щита, не расколов его, или воин, уверенно замахнувшись боевым топором, поскальзывается в грязи и падает на задницу, не завершив удар. Тот, кто не смел рассчитывать на милость, получает помилование, а город, который должен был выстоять против осаждающей орды, подвергается разграблению – все потому что в Книгу Дней вкралась ошибка и так далее, и тому подобное.
Мысленно он пожимает плечами, но слишком сильно дрожит, чтобы этот жест получил физическое воплощение. Собственное тело все сильнее ощущается так, словно не принадлежит ему и не очень-то повинуется.
Похоже, что на этот раз он действительно умирает.
Кусок барельефа поднимается вровень с его головой и останавливается, вихляя. Рингил осознает, что, покорившись слепому порыву, схватился за камень. Держится за покрытую буквами, истертую временем плиту. Что-то с такой силой тащит его сквозь черноту, что плечевые суставы начинают болеть. Камень холодит лицо, резные буквы отпечатываются на плоти, он чувствует, как тело утрачивает вес и поднимается, пока не повисает горизонтально возле камня, словно подхваченный ветром вымпел на мачте.
Чернота вокруг делается серой.
Над головой разворачивается небо синюшного цвета, простираясь до самого горизонта, словно одеяло, которое резко встряхнули чьи-то руки.
Рингил с него падает.
По пути вниз внезапно ощущает вонь соленой воды и запах свежесрезанных кухонных трав из детских воспоминаний…
Он ударяется о поверхность, которая влажно прогибается от тяжести. Выступившая из земли вода просачивается сквозь одежду. Он сплевывает эту воду, горькую и черную на вкус. Поворачивает голову, чтобы перевести дух. Разум настигает чувства.
Рингил лежит в болоте, вытянувшись во весь рост, дрожа от холода и цепляясь за одиноко стоящий каменный обломок.
«Вот тебе раз…»
Его головы что-то касается, очень легко – будто чьи-то пальцы. Он тотчас опознает прикосновение, с инстинктивным отвращением взмахивает рукой и скидывает с себя мягкое тельце. Внезапно ощущает под собой, где-то ниже ребер, назойливое копошение, панически дергается – «…твою мать!» – а потом, откатившись слишком поздно, получает обжигающий укус острыми челюстями прямо сквозь рубашку. Паутинка щекочет шею, и снова подступают мягкие любопытные «пальцы». Он отмахивается от этого прикосновения, быстро встает на четвереньки. Повсюду паутина: она облепила его руки, густым слоем покрыла болотную траву вокруг, словно кто-то размотал ярды сгнившего серого муслина – Рингил в паучьем гнезде, драть его, приземлился в самую середину.
Он вскакивает и озирается, тяжело дыша.
Выдергивает из паутины меч, ножны, плащ. Отбрасывает прочь.
Резкими движениями отряхивается. Болотные пауки – общинные твари, яростно защищают территорию и вырастают до фута, если говорить о невезении. Пары укусов крупного паука, как правило, достаточно, чтобы прикончить взрослого мужчину. Рингил в напряжении вертится вокруг своей оси, в голове у него пусто, а ноги утопают в скользком, упругом торфе, из которого сочится жидкость, – сохранить равновесие нелегко. Укус на животе ощущается как ожог. Под кожей медленно расползается горячий яд. Он пристально вглядывается в сумерки, жалея, что у него нет факела. Кажется, посреди грубых пластов паутины и болотной травы что-то движется, но он не уверен…
Рингил с трудом переводит дух.
У ног лежит полураздавленный паук, чуть подрагивая лапами, – тот самый, который его укусил. Размером с человеческую голову. Рингил пару секунд оцепенело глядит на тварь, затем принимается топтать ее, судорожно и гневно, пока она не издыхает.
На этом силы его покидают. Он стоит, пошатываясь. Яд под кожей живота распространяется все дальше. Рингил машинально трет рану и тотчас об этом жалеет. В место укуса будто влили жгучую кислоту.
Безликое болото простирается до самого горизонта. Куда ни кинь взгляд, повсюду густая, окутанная паутиной болотная трава, и от ледяного ветра за уши щиплет мороз.
«Великолепно. Очень, мать твою, здорово».
Он осторожно пробирается к упавшему мечу и плащу, с опаской поднимает каждый предмет и осматривает. Вытряхивает из складок плаща трех пауков размером с кулак, находит еще одного, ползущего по ножнам, и сбрасывает в траву. Немного ждет, убеждаясь, что они удрали. Потом набрасывает плащ на плечи – ветер пытается ему помешать – и скрепляет застежкой, снова вешает Друга Воронов на спину и с вызовом оглядывается.
