– Мне так не хочется рвать тебя на части, – с присвистом говорит существо. – Ты подаешь большие надежды.
На миг проступает каменный круг, но от него никакой пользы – тварь, с которой он сидит на корточках лицом к лицу, уже внутри этого пространства.
Рингил чувствует ее запах: смесь ароматов влажного камня, пергамента и густых свежих чернил. Так могла бы пахнуть книга, а не существо с когтистыми лапами, которое ее держит. Рингил сжимает губы, во рту у него пересохло. На миг он сосредотачивается на кинжале из драконьего зуба.
Потом опускает его.
Давление крючков на лопатки ослабевает; щекочущее прикосновение к талии исчезает. Конечности складываются и прячутся. Но коготь на подбородке остается.
– «Рингил Эскиат, – снова провозглашает голос, – сошел по трапу „Славной победы, кою никто не ждал“ и влился в яркую, буйную суматоху на причале. Солнечные блики, играющие на воде, вынудили его прищуриться. На юге половину неба занимал Мост Черного народа, словно оброненный на устье реки огромный кусок сумерек. Там было лучше, чем в миле вверх по течению от того места, где он высадился, но тенистая прохлада чувствовалась даже на расстоянии, манила и звала». Так лучше?
Рингил осторожно кивает.
– Вроде неплохо, ага, – хриплым голосом говорит он.
Коготь уходит из-под его челюсти, легко движется вдоль щеки и отодвигается прочь. Рингил пытается встать, но быстрый хлопок по плечу его останавливает. Он снова ждет. Тварь опять откашливается, хотя теперь Рингил не уверен, что у нее есть горло.
– Что ж, мерроигай о тебе высокого мнения. И мне не хотелось бы, чтобы на этом перекрестке ты подумал про меня плохо. Все в той стороне.
Одна рука костяного цвета проносится через его поле зрения, словно лезвие ножниц, и указывает направо.
– Что в той стороне?
– То, что ты ищешь, герой. Краткий отдых – и выход отсюда.
Он забыл про мерцающий огонек на горизонте.
Тот появляется вновь, ярко сияя справа от тропы, будто кто-то отдернул невидимую завесу, прикрывавшую его до сих пор. Рингил мог поклясться, что огонек был гораздо дальше. А может, дело в том, что небо – ввиду непостижимых циклов и погодных особенностей – начало темнеть, поскольку приближается здешнее подобие ночи.
Рингил идет по дороге, которая выглядит все более четкой: теперь она достаточно широка для крестьянской телеги, и он видит древние колеи там, где поколения этих самых телег оставили след. Звук его шагов порождает над болотом странное эхо, и все время кажется, что чей-то взгляд щекочет затылок, будто в любой момент зазвучат другие, поспешные шаги, перебивая его собственные, и тварь с перекрестка догонит, встанет за спиной, разинув нечеловеческую пасть, опять развернув когтистые лапы, внезапно решив, что грубость Рингила и приставленный к горлу драконий кинжал прощать нельзя…
Вместо этого широкая тропа ведет его среди руин города; продуваемые ветром террасы, полные развалин; обломки колонн; огромные покосившиеся плиты мавзолея, испещренные рядами символов, которые он не может прочитать, но при одном взгляде на их высеченные резцом стройные ряды им овладевает дрожь, которую не объяснить ни лихорадкой от паучьего укуса, ни пасмурной болотной погодой. Слева появляются ступеньки – широкие и неглубокие, от возраста истертые и похожие на неровный, оплывший воск, будто стекающие к дороге, по которой он идет. Рингил смотрит, куда они ведут, и огонек костра словно подпрыгивает, оказавшись на самой вершине и на фоне неба, которое, вне всяких сомнений, темнеет. Он слышит, как кто-то перебирает струны, люди смеются и чей-то неумелый голос пытается петь.
Он поднимается по ступенькам, идет на эти звуки, ощущая смесь облегчения и странной тоски оттого, что облюбованную призраками дорогу приходится оставить позади. А когда, достигнув вершины, он оказывается на плато из потрескавшегося белого камня, которое выглядит так, словно когда-то было полом храма с колоннами или рыночной площадью; когда видит, что посреди плато стоят повозки и весело пылает большой костер, у которого собралась компания пестро одетых мужчин и женщин, он необъяснимым образом застревает среди теней на границе площади, не в силах двинуться дальше.
Первой его замечает женщина. Она несет флягу с вином, уперев ее в бедро, вокруг костра и обратно к одной из повозок, отмахиваясь от похабных шуток мужчин, которые с веселой неуклюжестью делают вид, что пытаются ее схватить; на миг отвернувшись от огня, она видит Рингила. В тот момент, когда их взгляды встречаются, он видит себя таким, каким наверняка предстает в ее глазах: изможденным, закутанным в черный плащ и молчаливым, с эфесом Друга Воронов за спиной.
Вместо того чтобы завопить от неожиданности, она говорит:
– Хьил, у нас гости.
Рингил слышит имя, когда оно плывет над костром к своему владельцу, узнает архаичный болотный диалект наомского, на котором говорит женщина, и ощущает внезапное подрагивание в паху и беспокойство в голове. Там, на краю озаренного пламенем пространства, сидит кто-то в шляпе с широкими полями – ссутулившись, перебирая струны мандолины с изящной шейкой, что лежит у него на коленях…
Рингил щурится. «Этого не может быть… или может?»
Мандолина умолкает, последние аккорды растворяются в темноте. Разговоры вокруг костра стихают. Длинные, изящные ладони музыканта на мгновение ложатся поверх инструмента. Он медленно поднимает голову, и под широкими полями шляпы открывается лицо. Глаза блестят, отражая веселое пламя костра.
Это он. Никаких сомнений.
– Гость. Надо же. – Хьил грациозно поднимается и отдает мандолину сидящей рядом женщине. Он говорит на том же языке, что и раньше – болотном наомском с витиеватыми вкраплениями старого мирликского. Он встает, бросает взгляд на горячие искры и трепещущий воздух над костром. – К тому же еще и воин, судя по всему. Подходи ближе, славный господин. При дворе Хьила Обездоленного церемонии не в почете.
Образ, быстрый как молния: в шатре, чьи стены от горящего снаружи костра желтые как пергамент, Хьил обхватывает этими длинными гибкими пальцами член Гила и проводит кончиком языка по…
– Я об этом знаю. Ты меня не узнаешь, Князь-Оборванец?
Заслышав знакомый титул, Хьил упирается руками в бока и чуть склоняет голову набок.
– Не узнаю ли? Для этого сперва не мешало бы разглядеть тебя при свете.
Два десятка пар глаз глядят на вновь прибывшего – тем, кто сидит у костра с его стороны, для этого пришлось повернуться боком. Рингил любезно шагает вперед, не забывая держать руки на виду. От желания сделать пируэт все зудит внутри – и, странное дело, укус на животе уже не болит. Внезапно подступает смех.
Музыкант, узкобедрый и длинноногий, обходит костер, грациозно пробираясь сквозь сидящих. На его лице щетина, на подбородке виднеется крошечный шрам, который он трет, когда испытывает любопытство. Приблизившись к Рингилу, он обходит его по широкой дуге, не забывая держаться вне досягаемости клинка. Обхватывает себя руками чуть ниже груди, словно обнимает.
