Однажды я записывался на радио в детской передаче, кажется, она называлась «Звездочка». Играл я очень серьезную роль: не то Лужи, не то Лепестка, — и вполне был в образе. Режиссер передачи Анна Александровна Кржаневская попросила меня сыграть еще и Солнышко — исполнитель этой роли запаздывал: «Запиши несколько фраз, но только другим голосом».
И черт меня дернул произнести в микрофон голосом Анатолия Дмитриевича: «Мальчик! Я протягиваю свои руки-лучики к тебе. Я грею тебя, глажу тебя по головке. Взгляни наверх, это я, Солнышко».
Дня через три Театр сатиры едет на гастроли в Ленинград. Умывшись, с полотенцем на шее, я иду по вагону к себе, прохожу мимо соседнего купе и слышу голос Надежды Юрьевны. «Толька-то мой совсем сдурел, — кому-то рассказывает она. — Вчера включила радио, а он Солнышко играет. Совсем обалдел! Трехминутная роль в детской передачке. И это народный СССР!» «Боже, — подумал я, — что бы она сделала со мной, знай, кто на самом деле говорил за это самое Солнышко».
А несколько раз я ее нарочно разыгрывал. Подхожу к Надежде Юрьевне в очереди театрального буфета и говорю ей в спину:
— Надя, возьми мне две порции сосисок.
— Толя, какие тебе еще сосиски, ты же только что ел… Тьфу ты! Опять ты меня, Володька… Ну сколько можно?
Анатолий Дмитриевич любил и умел выпить. Если пил, то всерьез — как настоящий русский мужик, и остановить его в такие периоды было неимоверно трудно. Но случалось, Папанов завязывал: пить понемножку, как разрешали врачи, не умел и не хотел. Однако не отказывал себе в удовольствии посмотреть, как выпиваем мы, его молодые партнеры. Саша Пороховщиков, Боря Кумаритов, царство им небесное, и я брали бутылочку и после спектакля грамм по сто пятьдесят выпивали. Вот он и спрашивал:
— Вовка, сегодня будете пить после спектакля?
— Да, Анатолий Дмитриевич, взяли бутылку.
— Без меня не пейте!!
— А вы будете?
— Не твое дело. Я не буду, но без меня не пейте.
И вот, значит, мы ждем его. Он приходил к нам, приносил с собой прикрытую тарелочку… оказывается, в антракте брал в буфете винегретик какой-нибудь, капусточку.
— Это чтоб вы без закуски не надрались. Ну, давай разливай, наливай! — руководил он. — Ну, неровно, ты же переливаешь. Вот так, смотри, теперь на троих ровненько. Вот так вот. Ах! Достало тебя? Ох, хорошо! А теперь закуси. — Потом вздыхал и говорил: — Ну ничего, ничего, ребятки, и мой час придет, и я свое возьму.
Дорогой Анатолий Дмитриевич, царство тебе небесное!
Я уже упоминал, что моими партнерами в этом замечательном театре были и Андрей Миронов, с которым мы вместе росли в подмосковном писательском поселке Красная Пахра, и Татьяна Ивановна Пельтцер, удивительная актриса и яркий человек. Она дружила с моей матерью и Валентиной Георгиевной Токарской — известной актрисой, которая много лет просидела в лагерях из-за романа с известным кинорежиссером Алексеем Каплером. Частенько они собирались вечером у одной из них расписать «пулечку». Заядлые преферансистки, предварительно оговорив место «сражения», загодя готовили салатики с бутербродами, выпроваживали домочадцев и под коньячок или водочку во всеоружии сходились за карточным столом.
Это были настоящие сражения! Они беспрерывно курили и отчаянно орали друг на друга: «Зинка, куда ты, дура, с червей ходишь!» — «Таня, еще одно слово, и я все брошу к чертовой матери!» — «Это ты, идиотка, с пик пошла!» — «Я?! Сама с ума сошла!» — «Девочки! Прекратите!» И в семьдесят они оставались девочками. После игры долго не могли прийти в себя и на следующий день перезванивались: «Нет, Валя, ты видела, как Танька на мизере, дура, чуть семь взяток не схлопотала?!» — «Ну а Ольга, мать ее, вышла с пик вместо червей!» Ну чем не праздник души! Праздник четырех ярких душ.
Запомнился рассказ мамы. Когда я сидел в лагере, она приезжала меня проведать. Это были желанные, но очень трудные свидания. Мама ехала через всю Россию, несмотря на больное сердце, тащила полный чемодан яств для своего непутевого сына. Так вот, возвращается она, счастливая после свидания со мной, в Москву и рассказывает Татьяне Пельтцер: «Вовка-то каким красавцем стал: похудел, ему так идет лысая голова, оказывается, у него идеальной формы череп! Идет, плечи расправил, бушлат расстегнут, грудь колесом, глаза горят.» Пельтцер слушает-слушает восторги матери ссыльнокаторжного и, усмехаясь, замечает: «Ну ты, Зинка, совсем уж. Тоже мне декабрист. Прямо Бестужев-Рюмин!»
Татьяна Ивановна за словом в карман не лезла, и в театре ее побаивались — могла отбрить будь здоров! Ее опасался даже сам Валентин Плучек. А командовала всем его жена Зина, у нее, иначе не скажешь, руки были по локоть в актерских слезах. В театре ей нужны были покорные, сломавшиеся люди. Я же дружил с ее врагом — Аросевой, что было равносильно самоубийству. Ольгу Александровну из-за бешеной популярности ее пани Моники из «Кабачка», из-за всесоюзной славы тронуть не смели, хотя Плучек острил на нее зубы, не давал ролей, и она годами сидела в простое. А вот от меня избавились запросто. У нашего главного администратора умерла жена, естественно, я вместе со всеми был на похоронах и опоздал на спектакль. Меня тут же выгнали.
Сниматься в знаменитом «Кабачке — Тринадцать стульев”» меня пригласили вскоре после поступления в Театр сатиры. Приглашение было большой удачей для меня. «Кабачок» пользовался огромной популярностью, далеко превосходящей рейтинги гремящих ныне сериалов вроде той же «Бригады». Оно конечно, в те времена телезрителям вообще смотреть было нечего, так что на безрыбье. И все же «Кабачок» был явлением, по сути дела первым сериалом на советском телевидении — когда до «мыльных опер» начала девяностых оставались десятилетия. В часы, когда шел «Кабачок», резко падало число преступлений, сокращалось потребление воды: людям было не до грабежей, готовки на кухне, мытья. Понятно, что герои нашего нехитрого сериала становились всенародными любимцами.
В «Кабачке» я играл пана Пепичека — этакого молодого дурашливого красавчика. Популярность мне чрезвычайно льстила. Автографы раздавал на улице сотнями, с приглянувшимися девушками знакомился в доли секунды. В общем, почувствовал вкус славы.
Помимо славы, участие в «Кабачке» давало нам и другие преференции. Вот пример. С описываемых мной перемен по сию пору очень популярна другая телепередача, я имею в виду КВН, в которой, как всем известно, есть конкурс «Домашнее задание». И вот как-то раз Юлий Гусман — ныне всем известный деятель театра и кино, а тогда капитан бакинской команды КВН — пригласил «Кабачок» принять участие в их домашнем задании.
Гусман со своей командой, вернее, их спонсоры (такого слова, правда, мы тогда не знали) арендовали банкетный зал ресторана «Баку», что на улице Горького, ныне Тверской. И вот мы — пан Вотруба, пан Профессор, пани Моника, пани Катаринка, пан Ведущий и пан Пепичек, ваш покорный слуга — по мягкому ковру шествуем к низким столикам, ломящимся от красных помидоров и яркой зелени — и это в разгар московской зимы, когда в овощных магазинах только гнилая картошка да грязная морковь! — к столикам, заставленным баклажанчиками с орехами, аджабсандалом, кюфтой, говурмой и еще какими-то азербайджанскими закусками, названия которых лучше не вспоминать, чтобы не истечь слюной. А потом — суп пити, а потом миниатюрные шашлычки, шашлыки из осетрины с гранатовым соусом наршараб… И все это называлось «Чайхана «Тринадцать стульев». Просто гениальная режиссерская находка Юлия Соломоновича Гусмана, тогда просто Юлика…
